|
И что бы вы ни пытались сделать моим людям, вы не сможете повредить мне. Сейчас у меня двое в больнице. Это ничего. Уход за ними самый лучший. Цветы, виноград... я могу себе это позволить. Мне нечего беспокоиться. Я деловой человек. — Коллеони продолжал пространно и благодушно: — Вы мне нравитесь. Вы многообещающий юноша. Поэтому я говорю с вами как отец. Вы не можете повредить такому предприятию, как мое. — Я могу повредить вам, — сказал Малыш. — Игра не стоит свеч. Вам не удастся состряпать ни одного фальшивого алиби. Я деловой человек. — Глаза-изюминки заблестели в солнечных лучах, заглянувших в окно сквозь цветы в вазе и упавших на пушистый ковер. — В этой комнате обычно останавливался Наполеон Третий, — сказал он. — И Евгения. — А кто она такая? — Ну, одна заграничная бабенка, — уклончиво ответил Коллеони. Он сорвал цветок и воткнул его себе в петлицу; и что-то похотливое глянуло из его черных, похожих на пуговки, глаз, что-то, напоминающее о гареме. — Я пошел, — сказал Малыш. Он встал и направился к двери. — Вы меня поняли, правда? — спросил Коллеони, не поднимаясь с кресла; он держал руку очень спокойно, так что пепел его сигары, теперь образующий длинную палочку, не отваливался. — Бруер жаловался. Не делайте этого больше. И Тейт... оставьте ваши шутки с Тейтом. Его старое библейское лицо было почти бесстрастно, он только слегка забавлялся и был настроен в меру дружелюбно; но вдруг в этой роскошной комнате в викторианском стиле что-то переменилось: этот человек с золотой зажигалкой в кармане и ящиком для сигар на коленях стал казаться властелином мира, всего здешнего мира — кассовых аппаратов и полисменов, проституток, парламента и законов, которые решают: это хорошо, а это дурно. — Я прекрасно понял, — сказал Малыш. — Вы думаете, что мы слишком ничтожны для вас. — У меня работает великое множество людей, — ответил Коллеони. Малыш закрыл за собой дверь; развязавшийся шнурок хлопал по его башмаку все время, пока он шел по коридору; огромный холл был почти пуст, только какой-то человек в широких гольфах ждал девушку. Весь внешний мир воплотился в Коллеони. Влажное пятно, куда не попал утюг, все еще виднелось на груди Малыша. Чья-то рука тронула его за плечо. Малыш обернулся и узнал человека в котелке. Он настороженно кивнул. — Привет. — У Билли мне сказали, что ты пошел сюда, — ответил человек в котелке. Сердце у Малыша замерло: почти впервые он представил себе, что по закону его могут повесить, вынести во двор и бросить в яму, закопать в извести, положить конец беспредельному будущему... — Я вам нужен? — Да. Он подумал: Роз, эта девчонка, кто-то у нее выпытывал. Его мысль метнулась назад — он вспомнил, как она застала его, когда он шарил рукой под скатертью. Он мрачно усмехнулся и сказал: — Ну что ж, во всяком случае, это не вызов на заседание «Большой четверки». — Пойдем в участок? — А ордер имеется у вас? — Да это Бруер пожаловался, что ты порезал его. Ты оставил ему хороший шрам. Малыш рассмеялся. — Бруера? Я? С чего бы я стал его трогать? — Пойдешь к инспектору? — Конечно, пойду. Они вышли на набережную. Уличный фотограф увидел их и снял колпачок с объектива. Малыш, проходя мимо, закрыл лицо рукой. — Вы должны запретить такие вещи, — сказал он. |
