Фридрих Незнанский. Бубновый валет
Часть первая Вещие сны и тревожные пробуждения
«Ты попался, Турецкий!» На этот раз он окончательно попался. Нет выхода. Над головой нависают своды пещеры. Все происходит глубоко под землей, он это знает. Какой черт его сюда занес? Должно быть, преступники напоили помощника генпрокурора каким-то наркотиком и бросили сюда, но как — он не помнит. Никакой двери, никакой дороги назад. Впереди узкая кишка каменистого ущелья, откуда вытекает ручей огненной лавы. Спотыкаясь, перескакивая с камня на камень, морщась от попадающих на голую кожу жгучих брызг (враги, которые бросили его в это подземелье, оказывается, отобрали всю одежду), Турецкий пробирается туда, откуда доносится гул голосов, стоны, рыдания. Он надеется выбраться. Но когда он добирается туда, куда стремился, то убеждается, что лучше бы оставался на месте. Вместо поверхности земли, где растет трава и веет ветерок, ход привел его в новую пещеру, больше предыдущей. Гигантскую! В вышине клубятся багровые пузатые облака. Посреди пещеры возвышается голая, без растительности, гора. По ее склонам, раня нежные ноги об острые камни, спускаются печальные девушки с распущенными волосами. Внизу они выстраиваются вереницей и уходят в жерло раскрытой пасти новой пещеры, откуда вырываются языки огня, где движутся неясные, но жуткие тени… «Этого не может быть! Это… это же… ад!» — Я не умер! Выпустите меня! Это ошибка! Помогите! Я живой! Живой! — Турецкий, прекрати лягаться! Турецкий вскочил с постели, волоча за собой сбитые в ком простыни. Ощупал свое тело, схватился за покрытый холодным потом лоб. Он был у себя в спальне, сквозь шторы которой просачивался серый рассвет, и слышно было через открытое окно, как дворник лениво скребет метлой по летнему чистому асфальту. Фу-у! Приснится же такое! Вдобавок к отвратительному кошмару сейчас еще Ирка будет ругать за то, что лягался во сне. Но Ирина Генриховна не была настроена ругаться. Она испугалась. Между безупречно тонкими бровями подрагивала вертикальная морщинка. — Саша, у тебя снова случился кошмар? — Ага. На улице тридцать градусов жары, неудивительно, что ад приснился. Турецкий изобразил смешок. — Саша, это не смешно. Каждую ночь бормочешь, кричишь, вертишься… На работе ты такой же нервный? На работе? На работе, в Генеральной прокуратуре, Александр Борисович Турецкий как-то раз поставил на уши всех своих подчиненных и учинил им разнос за то, что потерян важный документ; а через час, остывая и стыдясь своей вспышки, поднял кофейную чашку и обнаружил, что она преспокойно стояла на секретном материале и даже оставила на нем расплывчатый коричневый след. Никогда не любил кофе; другое дело — рюмочка коньяку или чашка чаю — крепкого, ароматного, черного! Но в последнее время кофе вошел в распорядок дня. Без кофе на Турецкого нападала апатии, и тогда он сидел, усталым взглядом вперившись в пространство, и думал: «Вот еще минутку посижу и встану. Непременно встану. Но вначале посижу…» Началось это в марте, и поначалу он списывал слабость на весенний авитаминоз. Но на дворе — середина июля, съедено энное количество фруктов, авитаминоз давным-давно прошел. Значит, не то. Значит, что-то другое. Хуже. Все хуже и хуже. Вначале раздражительность, которую отметили сотрудники; затем забывчивость; потом постоянная усталость; а теперь вот уже и до кошмаров дошел. С чем вас и поздравляем, Сан Борисыч. Неужели старость подступает? Объявившийся на днях выходец из прошлого судмедэксперт Живодеров, давний приятель тех лет, когда перспективный юрист Саша рысил по всей Москве в составе следственной бригады, просветил его насчет современной классификации возрастов. «По воззрениям медицины, — непререкаемо изрек дряхловатый эксперт, вертя сигарету в желтых пальцах (Турецкому всегда мерещилось, что от них пахнет формалином, а не табаком), — человек считается молодым до сорока пяти лет». |
