Кабанов пошелестел бумажками и строго сказал:

— Ты получила уже два предупреждения. На работе тебя обсуждал коллектив.

Девица смотрела на опера красивыми коровьими глазами и теребила платочек.

— Тихоня!.. — саркастически произнёс Кабанов, когда мы остались одни. — Представляешь, что она на работе учудила! Гостиница послала уведомление по месту работы, что гражданка такая-то была выпровожена из номера после одиннадцати часов. Собрали собрание, зам главного врача, старик, стал стыдить её за аморальное поведение. Наша клиентка встаёт, подходит к нему и говорит, что ты, мол, вчера меня трахал, а сегодня воспитываешь! И влепила ему пощёчину. Пришлось деду доказывать, что он импотент.

Две недели я ходил вечером в ресторан, а утром в УВД, куда Кабанов вызывал особ лёгкого поведения. В моём блокноте скопилось около семидесяти фамилий. Ульяновск был открытым городом, и в нём водились иностранцы — арабы, кубинцы, немцы, чехи. Это были слушатели Школы высшей лётной подготовки и военных училищ. Наши ночные «бабочки» отдавались не за деньги, а по щедрости натуры, такие интернационалистки были. Привлечь их к ответственности за это было нельзя. Оставалось общественное порицание.

Результатом моей работы стала статья в «Ульяновском комсомольце» под ужасным названием «Паутина», вызвавшая лёгкий шумок в определённой части публики. После выхода газеты со статьёй двери ресторана «Венец» для меня были открыты в любое время, что само по себе было неплохо.

Случай в поезде

По складу своего характера я не могу относиться к делу с прохладцей, всегда загораюсь им, что по житейским меркам делать неразумно. Таким я стал и журналистом. Современный читатель поймёт, как я был наивен со своими жалкими попытками найти справедливость там, где её не могло быть по определению.

Итак, 11 октября 1973 года, поезд Инза — Ульяновск. Я побывал на своей инзенской квартире, сделал попутно материал для газеты из диатомового комбината и теперь сидел возле вагонного окна, с грустью озирая окрестности. Неподалёку от меня расположилась девушка с книжкой. Напротив сидел здоровенный дядька, складки на шее, как на хромовом сапоге. Через сиденье — старичок, лет шестидесяти. Командированные. Те, как зашли, сразу выставили на чемодан бутылку водки, выпили и стали играть в карты. В углу наискосок от меня находились четверо юношей лет шестнадцати, в стёганках.

Сидел я, наблюдал за осенним пейзажем, даже какие-то поэтические строки невольно складывались, а тем временем поезд подошёл к станции Глотовка, и в вагоне появились герои моей будущей статьи, студенты выпускного курса педагогического училища, будущие преподаватели черчения и труда. Завалились в вагон, упали на сидения, закрутили головами: кто едет, нельзя ли права покачать? А тут, как назло, рядом пареньки явно затрапезного деревенского вида. Подошли к ним, нависли.

— Да нету! Всё отдали! — раздался чей-то испуганный голос.

Незамедлительно следуют пинки и затрещины. Тогда это было делом невиданным, чтобы так нагло среди бела дня выворачивать у кого-нибудь карманы. Оглядываюсь на соседа, тот в книжку вцепился, аж пальцы побелели. Старик к уху ладонь приставил и рот открыл — слушает. Толкаю соседа, мол, пошли, вмешаемся, а тот застыл как чугунный, только жилы на лбу карандашами вздулись. Я срываюсь с места и кричу: «Нехорошо грабить мальчишек, а ещё в присутствии самой интересной в области газеты «Ульяновский комсомолец!» Разбойники, напуганные моим появлением, бросились удирать в сторону хвоста поезда. Решаю, что раз оружие (удостоверение литсотрудника) вынуто, останавливаться на полпути нельзя. Кондуктор говорит, что милиционера в поезде нет, но можно привлечь для задержания грабителей ревизоров. Кондуктор ушла за подмогой, а я подсел к подвергшимся нападению паренькам.