В августе 1975 года у нас в этом доме родилась Настенька, Люда ушла в декретный отпуск, и нам пришлось заводить уже полноценное семейное хозяйство: со стиркой белья, глажкой, регулярной уборкой помещений от пыли и мытьём полов, освоением кухонной плиты. Незаметно из Люды, которая дома у мамы не занималась хозяйством, выработалась отличная хозяйка. Впрочем, я сам не гнушался домашней работы и, начав с приготовления яичницы по-американски, научился варить отменные борщи, во всяком случае, Люде они нравились.

В 1976 году мясо в магазинах города ещё было в продаже. А в магазине «Здоровье» я покупал и шейку, и карбонат, и буженину. Но к 1977 году всё это куда-то исчезло. И мы стали ходить за покупками на рынок. Тогда Центральный рынок был совсем небольшим. По одной стороне его, возле завода «Контактор», существовал в остатках так называемый «голубковский порядок» — старые здания из красного кирпича, в которых были пивная, овощной магазин и ещё один магазин, кажется, торговавший уцененными вещами.

Люда никогда в своей жизни ничего не покупала на базаре, кроме семечек, и какое-то время мне приходилось сопровождать её, чтобы она не терялась от напора торгашей, пытавшихся всучить ей несвежие продукты. Но Люда была санитарным врачом и в качестве продуктов разбиралась профессионально.

Иногда я ей выговаривал, чтобы она не гналась за дешевизной, а покупала продукты, хоть подороже, но лучшего качества.

Когда Настеньке исполнился год, мы стали всей семьёй ходить гулять на Венец, на бульвар от Краеведческого музея до пединститута. Сейчас, говорят, там по вечерам царствует пивной балдёж, а тогда на Венец в хорошую погоду выходила масса народу, причём приезжали даже из других районов города. Часов в восемь в ЦПКО им. Свердлова начинала звучать музыка, по Волге, сияя огнями, проходили теплоходы. На светлых палубах тоже звучала музыка, и какое-то время казалось, что на земле наступил долгожданный праздник, который нам посчастливилось увидеть.

В то время мы любили всей семьёй ходить в кино. Кинотеатры тогда ещё не утратили своеобразного шарма. В фойе кинотеатра «Художественный» начинали пускать минут за сорок до начала киносеанса. Работали буфеты, где продавались газированная вода, сладости, мороженое, а иногда и шампанское. На невысокой эстраде располагался оркестрик: фортепьяно, саксофон, труба, скрипка, барабан. К микрофону выходила певица — дама, весьма пожившая и видавшая виды. Её репертуар состоял из романсов и песен 30-х годов. Всё это принималось публикой очень благожелательно, нравы были просты.

Народ жил спокойно, не ведая нервотрёпок и унижений, которые ему пришлось пережить в эпоху хама Бориса и демократических негодяев. Большинство из нас потешались над Брежневым, слушая «Голос Америки» или «Свободу», пускали слюни от вожделения приобщиться к западным ценностям. Но кто из нас тогда знал, что Леонид Ильич Брежнев — последний советский вождь, при котором держава ещё сохраняла своё величие и силу, не дававшую распоясаться Америке?

Я был плохим мужем и отцом, и в этом во многом виновато то, чем я занимался, чем был захвачен до самой глубины души. «Не доверяй поэту дева», — писал Ф. Тютчев. Поэта в семье вынести чрезвычайно трудно, но Люда сделала невозможное — она сохранила меня для самой себя и поэзии и родила двух дочерей, хотя рожать ей запрещали врачи, но она добилась своего. Об этом я узнал, когда дочери закончили институт.

Вначале 1970-х я не проводил ни дня без строчки. Но почти все они были слабы и неотесанны. Вместо отличной древесины, которая бы звенела на ветру, я гнал неошкуренные горбыли, все в сучках и задирах. Но написано было много. И в один момент прозрения я стал сортировать написанное мной. И в результате получилась книжка.

Мой Литинститут

Я так озаглавил это своё воспоминание, чтобы подчеркнуть тот непреложный факт, что у каждого, кто учился и, тем более, закончил этот вуз, остаются о нём только свои воспоминания.