– Мне нужен глоток свежего воздуха, – огрызнулась она. – Что, и это тоже запрещено?

– Это неприлично, мистрис Элайн – когда девица выставляется на всеобщее обозрение.

Она недобро усмехнулась:

– Именно поэтому вы сидите в карете, ваше преподобие? Ну уж позволь мне быть до конца бесстыдной! Дай мне лошадь, чтобы я могла ехать верхом, а не задыхаться здесь!

– Нет. Сколько раз повторять? Почему я должен постоянно бранить тебя, как ребенка?

– Не нравится? Могу говорить с тобой так, словно я – собака!

– Потише! – взвизгнул он. – Ох, если бы я мог выпороть тебя вожжами, чтобы изгнать демона презрения, одолевшего тебя! Да, выпороть, чтобы ты рыдала и умоляла о прощении за свою наглость, которой нет предела!

– Предлагаю сделку, – сказала Дженифер. – Исчезни с моих глаз, и ты не услышишь от меня ни одного дурного слова.

– Нет. Твой опекун настрого приказал мне постоянно печься о твоей душе и неослабно трудиться ради твоего исправления. Мне думается, он ошибся, запретив телесное наказание; оно бы ослабило боль, мучающую меня. И все же я исполняю приказ, я повинуюсь. Ради спасения своенравной овечки я насилую себя. Убери голову из окна. Это приказ!

Дженифер не обратила на приказ никакого внимания. Высунувшись из кареты как можно дальше, она принялась махать рукой крестьянской девушке, пасущей гусей на обочине дороги.

– Привет, сестренка, привет! – закричала Дженифер. – Je suis ta soeur… Маленькая сестренка, свободная сестренка, помолись за меня, ведь я в тюрьме. Prie pour moi.

– Распущенность! Папизм! А ну, уберись из окна! – взорвался Баркер. Он схватил девушку за талию и потащил внутрь.

Дженифер развернулась и царапнула его ногтями по щеке. Баркер тут же выпустил ее и занялся кровоточащими царапинами. Чуть погодя Дженифер произнесла ледяным тоном:

– Предупреждаю тебя в последний раз, Баркер. Еще раз дотронешься до меня – останешься без глаз.

– Я… это дикость… насилие… ты и в самом деле сумасшедшая! – Он взял себя в руки. – Твой дядя дал мне власть самому выбирать способы выполнить задачу. Полагаю, сюда входит и подчинение плоти…

Дженифер вздохнула:

– Уж лучше я буду вести себя тихонько, чем позволю, чтобы ты прикоснулся ко мне.

Баркер попытался изобразить улыбку:

– Дитя, мне жаль тебя. В самом деле, ведь те муки, которые я терплю из‑за тебя, приведут меня в рай небесный. Да, ты прекрасна снаружи, но ты испорчена внутри – и все же, если счистить ту грязь, которой испачкал тебя чернокнижник Руперт, откроется душа чистая, как едва выпавший снег.

– Ну, снег – штука холодная, и слишком быстро тает.

– Холодная? Ну… – Он достал из корзины бутылку. – Смотри, я плачу добром за зло, и предлагаю тебе воды – ведь такая жара…

– Я не стану пить из бутылки, к которой прикасались твои губы.

– Ты издеваешься надо мной, Дженифер, ты ранишь меня! – Он приложил руку к груди.

– А у меня от твоего вида живот болит!

Это добило Баркера. Встряхнув бутыль, он заявил:

– Может, и к лучшему, что ты отказалась. Воды почти нет. Пусть жажда, заставит тебя подумать.

Допив воду, Баркер глубоко вздохнул и заявил:

– Я продолжу беседу, которую ты так грубо прервала. Если ты еще помнишь, мы говорили о восемнадцатой главе книги Левит, где упоминается о грехе вожделения…

Дженифер демонстративно смотрела в окно.

– Итак, я разовью мысль… – Тут вдруг Баркер сунулся к другому окну и заорал: – Трокмортон! Там никаких заборов не видно впереди?

– Зеленая изгородь, в миле отсюда, – откликнулся возница.