Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.

    Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в нескольких футах от меня.

    Мы смотрели друг на друга.

    Молчали.

    Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.

    Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза; некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила взгляд.

    Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее придвинуться.

    В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки, но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у нее на шее.

    Глаза ее затуманились гневными слезами.

    Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник горянской рабыни.

    Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на шее.

    -  Видишь, - сказала девушка, - я тебе не солгала.

    -  Твое поведение, - ответил я, - не похоже на поведение рабыни.

    Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.

    -  И все-таки я рабыня. - Она отвернулась. - Хочешь посмотреть мое клеймо? - презрительно спросила она.

    -  Нет.

    Итак, она рабыня.

    Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я ожидал. Там только номер - горянский, соответствующий по нашему счету 708.

    -  Можешь сделать со мной, что хочешь, - сказала девушка, повернувшись ко мне лицом. - Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.

    -  Не понимаю, - сказал я.

    -  Я рабыня комнаты.

    -  Не понимаю, - повторил я.

    -  Это значит, - раздраженно сказала она, - что я заключена в этой комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.

    -  Но ведь ты можешь выйти, - возразил я.

    И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и на коридор за ним.

    -  Нет, - с горечью сказала она, - я не могу выйти.

    Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом - не менее пятидесяти ярдов друг от друга - расстоянии видны были многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел дверей, не было даже петель.

    Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.

    -  Пошли, - сказал я, - опасности нет.

    Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.

    -  Нет! - воскликнула она.

    Я рассмеялся и зашел в комнату.