Произошло столько разных событий, что, когда 27 января 1988 года было выпущено разрешение на второе издание «Романа о Хинце и Кунце» (довольно маленьким тиражом в 10 000 экземпляров), это уже никого не взволновало. Хагер разрешил печать, получив рекомендацию от Хёпке, который, в свою очередь, откликнулся на предложение MDV. Когда книга, наконец, появилась на прилавках магазинов, партийный аппарат не дрогнул от волнения и никто не уделил этому большого внимания. В то же время другие произведения, особенно «Гибель Хорна» (Horns Ende) Кристофера Хайна и «Новое величие» Гюнтера де Бройна, вызвали похожие скандалы. Ситуации с их изданием развивались одинаково, это было сражение с цензорами на каждом этапе производства и распространения. К концу 1987‐го борьба затронула цензуру в целом.

В течение трех дней, с 24 по 26 ноября, большое собрание литераторов обсуждало все вопросы, связанные с их профессией, на съезде Союза писателей в Берлине. Это было важное событие. На вступительной сессии присутствовали Хонеккер, шесть членов Политбюро и представители тридцати стран. Несмотря на присутствие Хагера, Хёпке, Рагвиц и множества наблюдателей из Штази, все пошло не так. 25 ноября де Бройн воспользовался своим временем для выступления, чтобы зачитать письмо Кристы Вольф, остававшейся в уединении в Мекленбурге. Оно напоминало членам Союза об истории Бирмана, исключении диссидентов, эмиграции самых талантливых авторов и ограничениях, накладываемых на тех, кто остается в ГДР. От своего лица де Бройн выступил против самого главного из них – цензуры. Так как ГДР не признавала ее существования, он сказал, что не видит смысла вступать в бесплодную дискуссию о терминологии и использовал выражение «практика выдачи разрешения на печать» (Druckgenehmigungspraxis). Он потребовал ее отмены, если не немедленно, то в течение пары лет. Судьба книг больше не должна была зависеть от решений за закрытыми дверями. Ответственность за произведения должна полностью возлагаться на автора и издательство. Литература должна стать открытой.

На другой сессии, ранее в тот же день, Кристоф Хайн прочитал еще более вызывающую речь:

Процедура выдачи разрешения на печать, надзор государства и, говоря грубо, но от этого не менее правдиво, цензура, влияющая на издательства и книги, авторов и редакторов, являются устаревшими, бессмысленными, неэффективными, разрушительными для человечества и человека, незаконными и заслуживающими наказания практиками.

Хайн призвал к немедленной отмене цензуры и созданию новых институтов и порядков: независимых от государства издательств, честных книжных обозрений, свободных театров и ежедневной прессы и неограниченного выезда за границу. Он не требовал ввести такую же систему книгоиздания, как на Западе, потому что считал ее подчиненной монополистической власти рынка, которая поощряла дешевую бульварную литературу. Хайн выразил свое уважение ГДР как «стране чтения» (Leseland), в первую очередь чтения книг (Buchleseland), где литература служила высокой культурной цели. ГДР, с его точки зрения, следовало оставаться верной социалистическим принципам и поддерживать свои культурные институты, но они должны стать свободными от власти государства.

Еще никогда интеллектуалы Восточной Германии не говорили так открыто. Разумеется, одно дело было произнести речь, другое – изменить систему. Институты, управлявшие литературой в ГДР, остались прежними после завершения съезда. Берлинская стена, или «антифашистская защитная стена» (antifaschistischer Schutzwall), как ее все еще называли в официальных документах, была так же прочна и наглядно обозначала границу между двумя враждебными лагерями в холодной войне, которой не было видно конца.