|
Разрешение на печать было выдано, но потом отозвано из‐за «политического аспекта» рукописи, как выразился Браун в протестующем письме к Хагеру. Когда писатель пригрозил опубликовать версию без правок в Suhrkamp в Западной Германии, Хагер, наконец, сдался. Кроме того, Браун предъявлял претензии Хагеру, когда власти запретили постановку его пьесы «Нибелунги» (Nibelungen) восточногерманской труппой на территории Западной Германии в мае 1987 года. В этом случае Хагер не возражал, но постановка должна была быть отменена, потому что актеры из Национального театра Веймара не были Reisekader, то есть лицами, допущенными к путешествиям за пределы ГДР, а государство делало все возможное, чтобы его граждане не сбежали на Запад. В феврале 1988‐го роли поменялись: Браун был недоволен первым спектаклем по другой его пьесе «Европейский транзит» (Transit Europa) и требовал прекратить выступления. На этот раз Хагер был против запрета. Почему? В докладе своему коллеге из Политбюро Гюнтеру Шабовски он писал, что не хочет, чтобы враги на Западе получили возможность представить отмену спектакля как еще один случай репрессий в области культуры. Хагер позвонил Брауну по телефону и уговорил потерпеть еще несколько спектаклей.
Подобные случаи, какими бы незначительными они ни казались, проливают свет на новый мотив, проникавший во взаимоотношения авторов и властей, хотя цензура и продолжала существовать, а структура власти оставалась прежней. Письма Брауна оставались уважительными, но стали звучать довольно неофициально, и писатель, обращаясь в Хагеру, перешел с формального «Вы» на дружеское «ты». Это было бесконечно далеко от того почтительного тона, который он использовал, когда впервые попросил защиты у «глубокоуважаемого товарища профессора Хагера». Однако к 1988 году письма других писателей стали выглядеть почти нахально. Райнер Крендль, ведущий член Союза писателей, долго и с большими усилиями торговался с издательством и ГАП относительно приключенческого романа о Ближнем Востоке «Сомнительное сборище», Eine gemischte Gesellschaft. В конце концов ему было отказано в разрешении на печать, потому что текст не соответствовал линии партии в международных отношениях. Тогда Крендль отправил Хагеру дерзкое письмо: «Мне хотелось бы знать, почему я должен пожертвовать работой, отнявшей у меня многие месяцы, только потому, что какой-то служащий в каком-то специальном департаменте взял на себя право решать, что люди в этой стране должны или не должны читать». Ханс Шнайдер, мастер по части романов о войне, точно так же протестовал, когда Министерство обороны запретило второе издание «Дела Теснова» (Der Fall Tessnow), потому что в книге была сцена с пограничником из ГДР, неприемлемая по «политико-идеологическим» соображениям. Шнайдер спрашивал Хагера в письме, какое право имел чиновник мешать публикации книги, на которую у него ушло два года работы. «Эта жестокая несправедливость» привела писателя в ярость, он требовал лично встретиться со своим противником, который взял на себя роль «цензора». Еще десять лет назад нельзя было себе представить автора, протестующего против цензуры, которой официально не существовало, в письме к члену Политбюро. К концу 1980‐х положение дел в ГДР изменилось. Эти изменения происходили незаметно, в неформальной сфере личных взаимоотношений, определявшей порядок вещей, пока старая система институтов оставалась у власти. Цензура не была отменена, но и авторы, и цензоры ожидали торжества новых свобод. На встрече 1 марта 1989 года ПЕН-центр ГДР выпустил резолюцию с протестом против тюремного заключения Вацлава Гавела в Чехословакии. Клаус Хёпке присутствовал на встрече и подписал резолюцию. Через пять дней его вызвали на ковер старые противники из отдела культуры ЦК партии. Согласно отчету об этой встрече, который Урсула Рагвиц передала Хагеру, Хёпке настаивал на правильности своего поступка и предлагал объясниться с чешским послом. |
