|
В авторитарных системах авторы понимали, что живут в реальном мире, где представители власти имеют возможность контролировать и запрещать любые публикации. Большая часть внимания уделялась газетам и другим СМИ, а не книгам, которые мы рассматриваем в этой работе. Но и книги часто угрожали монополии на власть, и государство относилось к этому со всей серьезностью, даже на самом высоком уровне, включая министров в Версале, Лондоне и Берлине. Переговоры осуществлялись на всех стадиях процесса, особенно на первоначальном этапе, когда текст только начинал формироваться. Этого не происходило в Британской Индии, где цензура сводилась к реакции на уже опубликованные работы, и не так обстояло дело с литературой, которая распространялась вне государственной системы во Франции XVIII века. Но даже Вольтер, когда публиковал легальные или полулегальные произведения, был вынужден договариваться с цензорами, их начальством, влиятельными посредниками и полицией. Он хорошо знал устройство государственного аппарата и блестяще умел использовать его для собственной выгоды. Для писателей из Восточной Германии вроде Фолькера Брауна и Эриха Лёста переговоры были настолько важны, что их почти невозможно отделить от процесса публикации. Они часто тратили больше времени, обсуждая те или иные отрывки, чем уходило на их написание. Люди по обе стороны баррикад осознавали необходимость компромисса. Они разделяли ощущение, что играют в одну игру, принимали ее правила и испытывали уважение к противнику.
Писатели не всегда были беспомощными жертвами, некоторые из них имели возможность диктовать свои условия. Во Франции XVIII века они заручались поддержкой могущественных покровителей, чтобы оказать влияние на главного директора книготорговли. Если им не удавалось получить хотя бы молчаливого дозволения, они посылали свои рукописи в типографии Голландии и Швейцарии, к досаде французских властей, подсчитывавших убытки, которые терпела экономика страны из‐за заграничной конкуренции. У индийских писателей не было такой отдушины, но они могли обратиться за поддержкой к «заднескамеечникам» в парламенте или министру по делам Индии в Лондоне, которые часто скрещивали копья с вице-королем в Калькутте. Авторы из Восточной Германии прибегали к похожей тактике, особенно если привлекали достаточно внимания и могли считаться диссидентами. Они могли пригрозить опубликовать книгу в Западной Германии и вызвать столько противодействия, что оно разоблачало лживость устремлений ГДР к прогрессивной культуре, свободной от гонений и цензуры. И все же не следует переоценивать враждебность в отношениях между автором и цензором. Противники часто становились друзьями. В ходе переговоров они оказывались связаны с большим количество других людей и погружались в систему отношений, существующую внутри официальных институтов. Это был мир человеческих взаимодействий, смягчавших жесткость цензуры как прямого выражения воли государства. Лазейки в законах Франции, помощь сочувствующих вроде Джеймса Лонга в Индии, Spielraum, или пространство для маневров в Восточной Германии (включая пустые строки в ежегодных планах) по-разному соотносились с цензурой, помогая тем самым ей работать. Поскольку в отношениях между писателями и цензорами преобладали компромиссы, переговоры и сотрудничество, по крайней мере в трех рассмотренных нами системах, было бы неправильно определять цензуру просто как конфликт между творчеством и угнетением. Изнутри, особенно с точки зрения цензоров, их работа казалась неотъемлемой частью литературы. Они верили, что помогают ей существовать. Вместо того чтобы подвергать сомнению это убеждение, было бы полезнее считать его частью системы. Ни один режим не может существовать на чистом принуждении, даже современная Северная Корея или Советский Союз в 1930‐е годы, или Англия на пике тирании Генриха VIII. Всем им нужны искренние последователи. Подрывая их веру, авторитарные режимы разрушают сами себя: это тоже часть исторического процесса, который в случае Советского Союза можно проследить по нараставшему цинизму среди интеллигенции. |
