Выведенный из себя этой суматохой, Семурел ушел, не попрощавшись ни с кем, в сопровождении седого слуги и остававшихся здесь солдат.

Как только замок Уссель оказался в полном распоряжении доминиканцев, они, несмотря на усталость, спустились в подземелье вместе с палачом и нотариусом. Факел в руках отца Хасинто осветил очень крутую каменную лесенку. Она вела в большой коридор с земляным полом, кое-где покрытым водой. От сырости было трудно дышать. С неровных сводов, почерневших от копоти, на каменный пол сыпались частые капли и собирались крошечные ручейки, струящиеся между камнями.

Как и говорил Семурел, камер казалось четыре – одна очень большая, с железной решеткой, и три маленькие, две из которых соединялись между собой. Двери, сколоченные большими гвоздями из плохо обструганных досок толщиной в ладонь, укрепляла решетка из железных прутьев. Стены всех камер были обиты досками, а пол уходил вниз, и у стены, противоположной коридору, его полностью покрывала вода. Лужа растеклась и у самых ног доминиканцев.

– Что скажете, отец Хасинто? – спросил Эймерик.

– Магистр, это поистине самая ужасная тюрьма, которую мне доводилось видеть, – качая головой, ответил коренастый доминиканец. – Если такое подземелье сделано по приказу Шалланов, то им удалось устроить здесь настоящую преисподнюю. Мы не можем его использовать.

– Отец Николас, – вмешался нотариус, – мне кажется, эти камеры подходят только для приговоренного к смерти. Но у Святой инквизиции другая цель.

Все, не исключая Эймерика, закивали с серьезными лицами. Тем не менее, инквизитор подошел к палачу, который стоял, скрестив руки на груди, и спросил:

– А вы, Филипп, что думаете?

– Я согласен с нотариусом, отец Николас, – пробормотал тот, озадаченно почесывая бритую голову. – В этих камерах заключенные долго не протянут. Первый раз такие вижу.

Отцы Симон и Ламбер тоже собирались что-то сказать, но Эймерик их опередил:

– С вашими суждениями я полностью согласен, но выводы делаю другие. Разумеется, мы не собираемся позволять несчастным умирать в этом аду. Однако не забывайте, что наша цель – заставить грешника исповедаться и покаяться, и чем быстрее, тем лучше, пока религиозная проблема не переросла в политическую. Мы поместим сюда виновных и добьемся не меньшего эффекта, чем при пытке подвешиванием. Это позволит сократить время допросов. Разумеется, никто не будет находиться здесь дольше, чем необходимо.

– Ваши слова мудры, – согласился нотариус. – Если использовать эти камеры как средство давления на еретика, чтобы добиться покаяния грешника, а не его смерти, то – да. Я не возражаю.

– Соглашусь с отцом Николасом и сеньором де Берхавелем, – медленно выговаривая каждое слово, торжественно провозгласил высокий тощий отец Ламбер из Тулузы. – Однако при условии, что у нас есть действительно серьезные подтверждения вины заключенного.

– Уверяю вас, мы будем это беспрекословно соблюдать, – кивнул Эймерик. – А вы, отец Симон, как считаете?

Монах-утешитель из Парижа с седыми волосами до плеч был не только самым старшим среди всех, но и самым уважаемым. Он говорил тихо, но решительно.

– Грех не заслуживает никакой снисходительности, как не заслуживает и слишком изощренных средств для его наказания. Поэтому я должен спросить: отец Николас, у вас достаточно доказательств, чтобы оправдать принятие крайних мер? Если да, то неважно, сколько времени проведет в подземелье грешник – месяц или год, – лишь бы это позволило защитить церковь и разрушить козни дьявола.

Эймерик немного помолчал. А когда заговорил, в его голосе послышалась горькая уверенность.

– Я отвечу утвердительно. Сорняки еретичества в этих местах пышно разрослись.