В глазах осужденного снова появилась ирония.

Эймерик, которого это зрелище несколько забавляло, рассудил, что пора вмешаться.

– Отец, разрешите мне продолжить допрос?

– Пожалуйста, – фыркнул отец Хасинто. – Этот человек еще более скользкий, чем гадюки в его камере.

Эймерик встал и принялся ходить взад-вперед. Минуты две он не произносил ни слова, лишь изучал осужденного пристальным взглядом.

А когда заговорил, то обратился к отцу Хасинто и утешителям.

– Мы уже знаем, что он еретик. Нет смысла тратить время на вопросы об этом. Мы также уверены, что он занимает важное положение в иерархии. Для всех катаров действует правило говорить правду, но только Совершенных это обязывает вообще никогда не лгать и заставляет придумывать сложную игру слов. А теперь давайте узнаем, кто же он по рангу.

Слушая рассуждения инквизитора, Отье нервничал все больше. Глаза его широко раскрылись, на висках выступил пот. Не отрывая взгляда, он следил за движениями Эймерика, который молча взял со стола нотариуса несколько листов.

Бегло просмотрел их, сложил бумаги и наконец подошел к пленнику.

– Отвечай мне «да» или «нет», – сказал инквизитор, глядя прямо ему в глаза. – Ты епископ?

– Нет.

– У тебя есть дети?

– Да, – растерянно пролепетал Отье.

Сеньор де Берхавель поднял глаза от составляемого им протокола.

– Магистр, прошу прощения, но из актов следует, что детей у него нет.

– Именно так! – победоносно воскликнул Эймерик. – Подсудимый только что признался, какое положение он занимает в иерархии катаров. Как вы, наверное, знаете, преподобные отцы, у этих еретиков, помимо епископа, во главе секты стоят две фигуры – Filius major и Filius minor.[31] Утверждая, что у него есть дети, обвиняемый признался в том, что он Filius major. Он не епископ, иначе бы не ответил «нет» на мой вопрос – это считалось бы ложью. Он – не Filius minor, потому что отрицал бы наличие детей, ведь клирики ему не подчиняются. Если бы он не был Filius major, то не сказал бы, что у него есть дети.

Сообразительность Эймерика привела в изумление не только священников, но и самого Отье. Он закрыл глаза и откинул голову назад, словно лишившись последних сил. Потом посмотрел на инквизитора с глубокой печалью.

– Мы можем быть довольны результатом, – продолжал инквизитор, подходя к нотариусу. – Теперь нам известно, что он не глава секты, а существует епископ, стоящий выше. Однако я считаю, что продолжать допрос не имеет смысла. Сколько он уже длится?

– Почти час, – ответил сеньор де Берхавель, бросив взгляд на песочные часы.

– Достаточно. Вряд ли мы получим от этого человека более точные сведения без пыток. В ближайшие дни допросим его сообщников.

Нотариус вышел, чтобы позвать тюремщиков, в то время как отец Ламбер заставил заключенного поцеловать распятие и стал убеждать Отье помолиться вместе с ним.

Сеньор де Берхавель вернулся с двумя солдатами, приводившими пленника на допрос. За ними вошел Райнхардт и сразу направился к Эймерику, который беседовал с отцом Хасинто. Швейцарец выглядел очень расстроенным.

– Отец Николас, простите…

– Что, капитан?

– Не знаю, как быть с заключенными, – Райнхардт говорил отрывисто, заметно нервничая. – Когда они увидели еду, то закричали, что их хотят отравить, убить и все такое. Я спросил, в чем дело. Но они в ответ снова закричали, что не будут есть траву здоровья – так и сказали. Мы их насилу успокоили.

Эймерик переглянулся с отцом Хасинто, а потом пристально посмотрел на капитана.