|
Кроме этого, я вернул бы им их деньги — эти три тысячи рублей — и получил бы с них письменное признание в попытке мошенничества. Тогда они точно исчезнут как, эти самые, дым, сон и утренний туман. Второй способ — действовать через отделение милиции, на территории которого находится валютный магазин, возле которого вся каша заварилась. Какие там отделения, на Грузинах? Десятое, восемьдесят восьмое, ещё какое-то имеется… Еще неплохо бы насторожить то отделение милиции, к территории которого относится большая „Березка“ на Кутузовском. Они ведь могут и там подвизаться время от времени. Милиция обычно знает почти всех спекулянтов, которые около валюток крутятся, но не всегда руки доходят воздух вокруг валюток обеззаразить. Но если их попросить особо — и не только я попрошу, но и мои товарищи — что таких-то и таких-то надо проучить, потому что зарвались, гады, и уже такие крупные мошенничества крутят, что дальше терпеть нельзя, то тут на них найдется управа… И вот для этого магнитофонная кассета, о которой ты рассказал, может оказаться очень полезной. Надо прослушать её от и до… Кстати, если надо, я тоже позвоню, попрошу отпустить пацана, который придумал эту кассету записать. Башковитый, видать, хоть и псих. Это ж надо — из самопала по машине палить, чтобы не дать тебе исчезнуть в неизвестном направлении…»
— В общем, он позвонил, — перехватил нить рассказа Юрка. — И тоже говорил с дядей Володей. Представился полностью, со званием и с фамилией. Сказал, просит отпустить Дмитрия Батюшкова и строго не наказывать, потому что его друг, полковник Головин, не только не имеет никаких претензий, но даже благодарен. Если бы не эта дурацкая хулиганская выходка, то его друг не обнаружил бы, что стал жертвой крупного жулья. — Навели, в общем, шороху ради тебя, — прокомментировал Ленька. — Да я уж понял, — сказал Димка. — А дальше что? — А дальше, — опять повел рассказ Юрка, — этот Василий Владимирович прослушал всю магнитофонную запись, очень внимательно, и в восторг пришел. Все, говорит, попались, голубчики! Все, что надо, имеется, факт крупного мошенничества налицо, при том, что ты — это он к полковнику обратился «ты» — ведешь себя очень четко и к тебе претензий быть не может. Ты ни разу не называешь сумму, за которую отдаешь чеки, просто говоришь, что сумма правильная. А потом, когда ты на секунду выходишь в туалет, они обмениваются насмешливыми репликами, что «сделать» тебя было детской забавой… Значит, если ты будешь стоять на том, что обменивал им чеки по официальному курсу, один к одному, и должен был получить три тысячи только не восемь, ни в коем случае! — а они тебе пихнули «куклу», в которой было всего пятьсот рублей, то опровергнуть тебя они не смогут, ты получаешься чист перед законом, а их можно спокойно сажать… Тут, говорит, нашей самодеятельности и не понадобится, хотя и вы помочь можете, по докладу о такой записи мне любое начальство даст «добро» на задержание, тем более, что сейчас это актуально… Спрашивает у меня, можно ли бобину себе забрать. Я говорю, можно, и этот Василий Владимирович к Седому обращается: готов ли ты вызвать огонь на себя, чтобы мы покрутили этих субчиков? Мол, мы тебя полностью прикроем, они тебя и пальцем не успеют тронуть, но мы все-таки все здесь — взрослые мужики, и взрослое мужицкое дело затеваем, а ты ещё пацан, хоть пацан и очень толковый, и мы не имеем особенного права втягивать тебя в свои игры, и если ты откажешься, мы полностью поймем. «Да чего меня втягивать? — ответил Седой. — Я уже втянулся.» — То есть, он согласился? — спросил Димка. — Да, разумеется! — ответил Ленька. |
