Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного

баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбки.

   Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он,

казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.

   Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.

   — Готово! — услышал я его голос в наушниках.

   — Пошли! — ответил Арсеньев. — Идите, Шеманский, за мной.

   Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить

свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.

   Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.

   — Вот черт!

   Я поскользнулся и шлепнулся на пол.

   — Ну, что там случилось? — спросил Арсеньев.

   — Ничего.

   — Ничего, так идите!

   Я встал на ноги.

   — Может быть, вернетесь, Шеманский? — раздался в шлеме голос Максимова.

   — Нет.

   Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.

   — Старайтесь не отставать.

   — Хорошо.

   Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная

металлическая дверь.

   — Вхожу в зону, — сказал Арсеньев. — Вы слышите, Юра?

   — Слышу.

   Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.

Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что

этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.

   — Осторожно! — сказал Арсеньев. — Не споткнитесь.

   Я почувствовал под ногами пол.

   Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном

белой плиткой, со множеством панелей на стенах.

   — Как связь, Юра? — спросил он.

   — Ничего. Много помех.

   Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.

   — Пишите, Юра, — сказал Арсеньев. Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими

фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».

   — Перестаньте сопеть, Шеманский, — неожиданно сказал он, — вы что? Плохо себя чувствуете?

   — Нет.

   — Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.

   Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.

   — Все? — спросил Максимов.

   — Все. Сейчас я пройду в сектор А три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский,

ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.

   — Слышу.

   Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его

фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.

   В шлеме опять раздался голос Максимова:

   — Алексей Николаевич!

   — Да.

   — Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.

   — Попробую, если... — дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.

   Прошло минут пять.

   — Ну, как у вас дела, Шеманский, — спросила Беата.