Познакомился я с ним в лингафонном кабинете. В перерыве между включением пленок я заканчивал запись для одного первокурсника, изучающего немецкий, когда в лабораторию шаркающей походкой вошел какой‑то волосатый тип. То ли двадцати, то ли сорока лет; то ли студент, то ли преподаватель; то ли троцкист, то ли аммишистский фермер [4]; то ли человек, то ли животное; настоящий грабитель, вывалившийся из фотомагазина, нагруженный линзами и экспонометрами; медведь, который после жестокой и страшной схватки сожрал фотографа. И это чудовище приблизилось ко мне.

Я тогда еще переводил «Аксельта и Туннель». Мне показалось, будто я лицом к лицу столкнулся с отцом Аксельта, Старым Таком. Когда он подошел ближе, вместе с ним приблизился запах мускуса. А также целая сотня флуоресцентных фотовспышек, линз, полированных пряжек и прочих сверкающих пр‑бамбасов.

– Ты Трампер? – спросил он.

«Мудрый человек, – подумал я, – сейчас выведет меня на чистую воду. Заявит, что весь мой перевод сплошная лажа. Очень надеюсь, что Старина Так направляется обратно в могилу».

– Vroog etz? – спросил я его, чтобы просто проверить.

– Отлично, – гаркнул он. Он меня понял! Так и есть – Старый Так! Но он произнес лишь: – Ральф Пакер, – потом непринужденно выдернул из арктической рукавицы свою белую лапу и ткнул ее мне из обшлага эскимосской парки.

– Это ты говоришь по‑немецки? И умеешь записывать?

– Ну да, – как можно небрежнее ответил я.

– Тебе приходилось озвучивать? – спросил он. – Я снимаю фильм.

«Извращенец, – подумал я, – хочет, чтобы я участвовал в его извращенческих фильмах».

– Мне нужен голос на немецком, – заявил он. – Что‑то вроде остроумного немца, временами встревающего в повествование английского чтеца.

Знаю я этих студентов‑киношников. Однажды проходя мимо «Бенни», я увидел в окне ужасную схватку – девушка в разорванном лифчике, прикрывающая сиськи руками, – и бросился внутрь на помощь даме, но лишь опрокинул оператора с его тележки, запутался в витках провода и сбил с ног какого‑то типа с охапкой микрофонов. После чего девица устало заявила: «Эй, парень, остынь! Это, черт побери, всего лишь кино». На прощание она наградила меня красноречивым взглядом: «Из‑за таких вот придурков, как ты, я сегодня надеваю уже четвертый лифчик».

– …ну так вот, если ты хочешь поупражняться с магнитофоном и записью… – продолжал бубнить Ральф Пакер, – заглушать голоса, делать паузы… В общем, понимаешь, делать звуковой монтаж. Есть пара вещиц, которые мне хотелось бы воплотить, а потом можешь упражняться с этим… ты понимаешь, о чем я? Делай что захочешь. Может, ты предложишь мне парочку каких‑то своих идей…

На меня словно вылили ведро холодной воды: ты торгуешь значками во время футбольного матча и вдруг кто‑то предполагает, что у тебя могут быть идеи!

– Эй! – окликнул меня Ральф Пакер. – Ты ведь говоришь и по‑английски, а?

– Сколько ты платишь? – спросил я, и тут он двинул своей арктической рукавицей по всем моим магнитофонам, отчего одна бобина шлепнулась на пол, словно оглушенная рыбина.

– Платить тебе! – заорал он. От сотрясания могучих плеч линзы вокруг шеи Ральфа Пакера дружно звякнули. Мне тут же на ум пришла сцена с разъяренным Таком.