– Идемте в следующую комнату.

Он открыл дверь в конце галереи. Я прошел за ним в небольшое помещение – во всяком случае, небольшое для этого дома – и оказался в зале без окон. На стенах размещалось семнадцать картин и пять голограмм, кроме того, две изумительных камеи и статуэтка. Все они изображали женщину, подобную той, что была на картине Килкуллена.

– Ну? – спросил он, дав мне бегло осмотреться.

– Очень сильное впечатление, – сказал я, и цвет мой снова стал гуще. – По‑моему, четыре из этих картин написаны еще до Галактической эры.

– Именно, – откликнулся он. – А статуэтка сделана до рождества Христова.

– Какую религию она представляет? – поинтересовался я.

– Никакой.

Я смутился.

– Но появление одного и того же женского образа в произведениях искусства, разделенных тысячелетиями и триллионами миль, наверняка означает, что она является весьма заметной мифической фигурой в истории вашей культуры?

Аберкромби был непоколебим.

– Она не имеет никакого отношения к истории моей культуры.

– Тогда как объяснить, почему ее образ появляется в столь многих и столь разнообразных произведениях?

– Понятия не имею.

– В высшей степени любопытно, – сказал я, отступая от картин и сравнивая три ближайшие. – Несомненно, это одна и та же женщина. Она везде одета в черное, и на каждом изображении у нее одно и то же неотступное печальное выражение.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что она сама позировала каждому из художников, – раздраженно произнес Аберкромби. – Между самой первой и последней семь тысячелетий. Среди людей встречаются долгожители, но рано или поздно мы все умираем. Как правило, рано.

– Я просто предполагаю, что у них может быть общий источник, древняя картина или скульптура, а все это – просто его интерпретации.

– Может быть, – произнес он с сомнением. – Но пока я ни черта не смог его обнаружить.

Я медленно обошел зал еще раз, изучая каждую работу в отдельности.

– У них есть еще одна интересная общая особенность, – сообщил я.

– Какая?

– Ни одна из них не принадлежит автору с именем.

– Вам никогда раньше не попадался ни один из этих художников? – удивился он.

– Нет, – ответил я.

– А Килкуллен?

– Я не знал его имени до аукциона.

– Так как же вы оценили картину в пятьдесят тысяч кредитов? – вспылил он.

– Я проанализировал возраст картины, место создания, школу, качество письма, и принял во внимание относительную неизвестность художника, – пояснил я.

Некоторое время он, кажется, обдумывал сказанное мной, затем кивнул.

– Вы видите у них еще что‑нибудь общее?

– Еще одно, что их связывает – это вы, – ответил я. Поколебался, допуская, что он может обидеться на мой следующий вопрос, но решил все‑таки его задать. – Могу я поинтересоваться, что вас в них привлекает, мистер Аберкромби? Одна и та же модель на столь многих портретах, безусловно, интригующая тайна, но я должен обратить ваше внимание на то, что многие из них написаны сравнительно грубо и по‑любительски.

– Я коллекционер, – заявил он с легким раздражением.

– Значит, для вас имеет значение она, – предположил я.

– Мне нравится ее лицо, – был ответ.

– Прекрасное лицо, – согласился я. – Но у вас, безусловно, должны быть и другие причины.