-  Пятьдесят шестой, - ответил доктор.

    -  Чего, пятьдесят шестой, девятьсот пятьдесят шестой?

    -  Что это вы, голубчик, говорите! Какой может быть девятьсот пятьдесят шестой! Вы, почитай, почти тысячу лет упустили! Сейчас уже тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Вы только не волнуйтесь. Мы находимся в России, в 1856 году, в том же году, когда вы и заболели. Вы несколько дней были без сознания, а сейчас у вас небольшая потеря памяти. Скоро вы поправитесь, и все будет в порядке.

    Кое-что я и вправду начал вспоминать.

    -  Это, что дом Котомкиных?

    -  Вот, видите, вы уже кое-что припомнили. Да, это дом принадлежит вдове купца первой гильдии Кудряшовой, а Котомкина - девичья фамилия ее бабушки, Евдокии Фроловны.

    -  Дуни?

    -  Ну, если вам так угодно, то бабушки Дуни.

    -  А где она? И откуда у нее взялась внучка?

    -  Она здесь, в комнате, - терпеливым тоном, каким обычно врачи говорят с душевнобольными, сказал доктор. - А внучка, ну не знаю, откуда взялась, скорее всего, родилась, как и все…

    -  Дуня здесь? - переспросил я. - Где она?

    -  Здеся я, батюшка барин, Алексей Григорьевич, - зазвучал уже слышанный мной ранее старческий голосок. - Живая, здоровая.

    Доктор диковато посмотрел мимо меня, куда-то в сторону, и в поле моего зрения вплыла старушка в черном платочке и коричневом шерстяном платье.

    -  Вы… Дуня?! - поразился я.

    -  Я, батюшка, она самая и есть

    До меня стало доходить. Я пристально посмотрел старушке в лицо и сквозь безжалостное время разглядел знакомые черты. Бабуля улыбнулась той же, что и раньше, немного смущенной улыбкой и прикрыла беззубый рот уголком платка.

    -  Что, постарела?

    -  Здравствуй, Дуня! - искренне обрадовался я знакомой душе. - Вот не думал, не гадал тебя встретить!

    -  А уж как я рада! Ты, барин, как тогда уехал, так мы все тебя вспоминали и гадали, как ты? К нам и братец твой младший приезжал, Александр Григорьич, да только вышел на минутку и навек сгинул. Батюшка оченно расстраивались. Все, бывало, сетовал, как же мы братца-то Алексея Григорьевича не уберегли.

    -  Ничего с ним не случилось, - успокоил я старушку. - И по сей день живой, здоровый.

    Потом обернулся к доктору, который с отвисшей челюстью наблюдал за нашими семейными воспоминаниями.

    -  Так вы говорите, сейчас пятьдесят шестой год?

    -  Совершенно верно, - подтвердил он, часто моргая, как от яркого света, глазами. - Уже почти девять месяцев пятьдесят шестой, а за ним будет следующий, Пятьдесят седьмой! А потом, если позволите, пятьдесят восьмой…

    -  Значит тебе, Дуня… вам, Евдокия Фроловна, - поправился я, - около семидесяти лет?! - Оставив эскулапа подсчитывать предстоящие года, я обращался теперь к Дуне.

    -  Я, батюшка барин, своих годов не считаю, - ответила она и вдруг заплакала. - А ты, Катя, говоришь, что Алексей Григорьевич не наш барин! - с упреком сказала она куда-то в сторону - Теперь, поди, сама убедилась!

    Я повернул голову и увидел «внучку», это была та самая красивая женщина, с которой я познакомился, когда вечером зашел в новый дом Котомкиных. Она смотрела на меня такими удивленными глазами, как будто ей показывали мудреные фокусы.