Лёвка распряг лошадей, и путешественники поднялись в гостиничный номер. Им предстоял сон на огромной общей кровати, высотой и удобством более всего напоминающей тюремные нары. Лёвка притулился на краешке, на другом краю пристроилась Аделаиса – под пледом Рене, по центру – Цандер Плаксин. Мора прицелился было, кого подвинуть, чтобы улечься.

Рене, выспавшийся в карете, сидел у окна в протёртом полукресле и читал газету, некогда похищенную Морой из армагедвальдской гостиницы. Мора пригляделся – против света ему было плохо видно – Рене прижимал к лицу сложенный платок.

– Папи, что, опять? – шёпотом, чтобы не будить спящих, спросил Мора.

– Это всего лишь кровь из носа, – легкомысленно отвечал Рене. – Если бы от этого умирали…

Мора зарычал, покопался в сумках, отыскал мешок с кровоостанавливающим сбором и поплёлся на кухню – за кружкой и кипятком. Когда он вернулся с заваренным зельем – по комнате руладами плыл Лёвкин храп.

– Пейте, папи, – произнёс Мора тоном, не терпящим возражений, и вручил Рене горячую кружку. – Я не хочу вашей смерти, что бы вы там ни говорили.

– Не называй меня папи!.. – взмолился Рене. – Может, ты напоминаешь мне о моём безвременно усопшем сыне…

– Чёрта с два. Ваш сын вас так не называл. Он терпеть вас не мог, судя по всему. А я безотцовщина, мне приятно. Пейте-пейте. Довели себя этим своим табаком…

– Кровь идёт не от табака. Это побочное действие одного давнего антидота – с тех пор, как я принял то противоядие, в тридцать четвёртом, кровь иногда идёт носом. Драгоценный подарок, от твоего любимого митридата. В тридцать четвёртом мои противоядия были ещё далеки от совершенства, а что поделать – жить мне тогда ещё хотелось…

Рене сморщился и сделал один осторожный глоток. Скосил глаза на кровать. Плаксин спал, открыв рот, и Аделаиса спала под пледом, в позе зародыша.

– Ты веришь, что она – Зверь? – насмешливым шёпотом спросил Рене.

– А вы?

– Я дитя просвещённого абсолютизма, как мне поверить в подобную глупость? Ещё и в бога прикажи поверить…

– Был же у вас учитель, этот Десэ, который считал, что он всадник Апокалипсиса.

– Ага, я как магнит для подобных идиотов. И все почему-то бредят Откровением Иоанна Богослова. Поневоле сам чокнешься, – вздохнул Рене. – Ты гадость сварил, невозможно пить.

– Извольте пить, – приказал Мора. Он выглянул в окно. – Смотрите, свадебная процессия, едут из магистрата. А невеста – такая страшненькая… Хотя, если бы вы взялись её накрасить, как ту покойницу в церкви – могу поспорить, получилась бы невероятная красавица.

– Эту услугу я оказываю только мёртвым.

– Как – только мёртвым? А вы сами?

– Похороны были? Были. И кто я теперь?

– Вы старая кокетка, – проворчал Мора. – Давайте вашу кружку, я пойду спать. Хотя это подвиг – уснуть под Лёвкины арии.

Рене отдал пустую уже кружку, Мора поставил её на стол, снял сапоги и забрался на кровать – между Лёвкой и Плаксиным.

Рене смотрел в окно – на улицу и стену магистрата. Он знал – воспоминания опять отольются ему головной болью, но эта кирпичная стена – картины возникали на ней сами собой, выплетались, ткались, словно узор на гобелене.

Он видел всю сцену, как в театре – словно был не участником, а зрителем, смотрел со стороны.