— Богъ знаетъ, что ты такое говоришь…

— Да ужъ верно, братъ, верно. Жаль, что надъ этимъ никто не задумывается… Ну, вотъ посмотри: его партнеръ хочетъ его брить… Взялъ ведро съ мыльной водой, привязалъ его салфеткой за горло къ стулу, a потомъ нахлобучилъ ему ведро съ мыломъ на голову и, бьетъ, торжествуя победу, по его животу кулаками и ногами. Смешно? Публика смеется… А что если бы привести сюда старушку-мать этого рыжаго съ ведромъ на голове; она, вероятно, и не знаетъ, чемъ занимается ея сынъ, ея дитя, котораго она укачивала на коленяхъ, тихо целуя розовыя пухлыя губки, гладя шелковистые волосики, прижимая младенческій теплый животикъ къ своей многолюбящей материнской груди… А теперь по этому животику какой-то зеленощекій парень молотитъ своими ножищами, a съ пухлыхъ губокъ, измазанныхъ краской, стекаетъ мыльная пена, a шелковистыхъ волосиковъ нетъ — вместо нихъ ужасные красные волосища… Каково это матери? Заплачетъ она и скажетъ: Павликъ мой, Павликъ… На то ли я тебя ростила, холила. Дитя мое! Да что же это ты съ собою сотворилъ такое?!..

— Во первыхъ, — категорически заявилъ я, — ничто не помешаетъ этому рыжему, если онъ, действительно, встретить свою мать — заняться какой-нибудь другой более полезной деятельностью, a во вторыхъ — ты, кажется, выпилъ вина больше, чемъ нужно.

Пріятель пожалъ плечами.

— Во первыхъ, этотъ парень уже ничемъ другимъ заняться не можетъ, a во вторыхъ, я выпилъ вина не больше, a меньше, чемъ нужно, — въ подтвержденіе чего могу тебе связно и толково разсказать одну действительную исторію, которая подтвердитъ мое я во первыхъ.

— Пожалуй, — согласился я, — подавай свою исторію.

— Эта исторія, — сказалъ онъ торжественно, — подтверждаетъ, что человекъ, который привыкъ стоять на голове, не можетъ уже стоять на ногахъ, и человекъ, который избралъ себе профессію лягушки — не можетъ быть ничемъ другимъ, кроме лягушки — ни директоромъ банка, ни мануфактурнымъ приказчикомъ, ни городскимъ деятелемъ по выборамъ… Лягушка — останется лягушкой. Ну, вотъ:

Исторія итальянскаго слуги Джустино.

Какъ тебе известно, а, можетъ быть, какъ тебе не известно, я исколесилъ всю Италію вдоль и поперекъ. Признаться тебе — я люблю ее, эту грязную, лживую надувательскую Италію. Какъ-то разъ, шатаясь по Флоренціи, попалъ я во Фьезоле — этакое мирное идиллическое местечко, безъ трамваевъ, шума и грохота.

Я зашелъ во дворикъ маленькаго ресторанчика, приселъ къ столику и, заказавъ какую то курицу, закурилъ сигару.

Вечеръ теплый, ароматный, настроеніе у меня прекрасное… Хозяинъ терся-терся около меня, очевидно, собираясь что-то спросить и не решаясь — однако, на конецъ, решился и спросилъ:

— А что, прошу извиненія — не нуженъ ли синьору слуга?

— Слуга? Какой слуга?

— Обыкновенный, итальянскій. Синьоръ, видно, человекъ богатый, и ему, вероятно, нужно, чтобы кто нибудь ему служилъ. У меня есть для синьора слуга.

— Да на кой дьяволъ мне слуга? — удивился я.

— Ну, какъ же. Разве можно жить безъ слуги? Всякій баринъ долженъ иметь слугу.

Признаться, мне это соображеніе никогда не приходило въ голову.

"— А ведь въ самомъ деле, — подумалъ я. — Отчего бы мне и не иметь слуги? Въ Италіи я еще проброжу долго, a человекъ, которому можно взвалить на шею разныя мелкія хлопоты и дрязги — очень бы меня облегчилъ"…

— Ладно, — говорю.