Когда онъ появлялся на камняхъ, перепрыгивая со скалы на скалу, какъ жилистый поджарый волченокъ, все невольно притихали и принимали самый невинный видъ, чтобы не вызвать какимъ-нибудь неосторожнымъ жестомъ или словомъ его суроваго вниманія.

А онъ въ три-четыре методическихъ движенія сбрасывалъ блузу, зацепивъ на ходу и фуражку, потомъ штаны, стянувъ заодно съ ними и ботинки и уже красовался передъ нами, четко вырисовываясь смуглымъ, изящнымъ теломъ спортсмэна на фоне южнаго неба. Хлопалъ себя по груди и если былъ въ хорошемъ настроеніи, то, оглядевъ взрослаго мужчину, затесавшагося какимъ-нибудь образомъ въ нашу детскую компанію, говорилъ тономъ приказанія:

— Братцы! А ну, покажемъ ему "рака".

Въ этотъ моментъ вся наша ненависть къ нему пропадала — такъ хорошо проклятый Аптекаренокъ умелъ делать "рака".

Столпившіяся, темныя, поросшія водорослями, скалы образовывали небольшое пространство воды, глубокое какъ колодезь… И вотъ вся детвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдругъ начинала съ интересомъ глядеть внизъ, охая и по-театральному всплескивая руками:

— Ракъ! Ракъ!

— Смотри, ракъ! Чортъ знаетъ, какой огромадный! Ну, и штука же!

— Вотъ такъ рачище!.. Гляди, гляди — аршина полтора будетъ.

Мужичище — какой-нибудь булочникъ при пекарне или грузчикъ въ гавани, — конечно, заинтересовывался такимъ чудомъ морского дна и неосторожно приближался къ краю скалы, заглядывая въ таинственную глубь "колодца".

А Аптекаренокъ, стоявшій на другой, противоположной скале, вдругъ отделялся отъ нея, взлеталъ аршина на два вверхъ, сворачивался въ воздухе въ плотный комокъ — спрятавъ голову въ колени, обвивъ плотно руками ноги — и, будто повисевъ въ воздухе на полсекунды, обрушивался въ самый центръ "колодца".

Целый фонтанъ, — нечто въ роде смерча — взвивался кверху, и все скалы сверху донизу заливались кипящими потоками воды.

Вся штука заключалась въ томъ, что мы, мальчишки, были голые, a мужикъ — одетый и после «рака» начиналъ напоминать вытащеннаго изъ воды утопленника. Какъ не разбивался Аптекаренокъ въ этомъ узкомъ скалистомъ колодце, какъ онъ ухитрялся поднырнуть въ какія-то подводныя ворота и выплыть на широкую гладь бухты — мы совершенно недоумевали, Замечено было только, что после «рака» Аптекаренокъ становился добрее къ намъ, не билъ насъ и не завязывалъ на мокрыхъ рубашкахъ «сухарей», которые приходилось потомъ грызть зубами, дрожа голымъ теломъ отъ свежаго морского ветерка.

Пятнадцати летъ отъ роду мы все начали «страдать». Это — совершенно своеобразное выраженіе, почти не поддающееся объясненію. Оно укоренилось среди всехъ мальчишекъ нашего города, переходящихъ отъ детства къ юности, и самой частой фразой при встрече двухъ «фрайеровъ» (тоже южное арго) было:

— Дрястуй, Сережка. За кемъ ты стрядаешь?

— За Маней Огневой. А ты?

— А я еще ни за кемъ.

— Ври больше. Что же ты дрюгу боишься сказать, чтолича?

— Да мине Катя Капитанаки очень привлекаетъ.

— Врешь?

— Накарай мине Господь.

— Ну, значитъ, ты за ней стрядаешь.

Уличенный въ сердечной слабости, "страдалецъ за Катей Капитанаки" конфузится и для сокрытія прелестнаго полудетскаго смущенія загибаетъ трехъэтажное ругательство.

После этого оба друга идутъ пить бузу за здоровье своихъ избранницъ. Это было время, когда Страшный Мальчикъ превратился въ Страшнаго Юношу. Фуражка его попрежнему вся пестрела противоестественными изломами, поясъ спускался чуть не на бедра (необъяснимый шикъ), a блуза верблюжьимъ горбомъ выбивалась сзади изъ подъ пояса (тотъ же шикъ); пахло отъ Юноши табакомъ довольно едко.