Страшный Юноша, Аптекаренокъ, переваливаясь, по дошелъ ко мне на тихой вечерней улице и спросилъ своимъ тихимъ, полнымъ грознаго величія голосомъ;

— Ты чиво тутъ делаешь, на нашей улице?

— Гуляю… — ответилъ я, почтительно пожавъ протянутую мне въ виде особаго благоволенія руку.

— Чиво жъ ты гуляешь?

— Да такъ себе.

Онъ помолчалъ, подозрительно оглядывая меня.

— А ты за кемъ стрядаешь?

— Да не за кемъ.

— Ври!

— Накарай меня Госп…

— Ври больше! Ну? Не будешь же ты здря (тоже словечко) шляться по нашей улице. За кемъ стрядаешь?

И тутъ сердце мое сладко сжалось, когда я выдалъ свою сладкую тайну:

— За Кирой Костюковой. Она сейчасъ после ужина выйдетъ.

— Ну, это можно.

Онъ помолчалъ. Въ этотъ теплый нежный вечеръ напоенный грустнымъ запахомъ акацій, тайна распирала и его мужественное сердце. Помолчавъ спросилъ:

— А ты знаешь, за кемъ я стрядаю?

— Нетъ, Аптекаренокъ, — ласково сказалъ я.

— Кому Аптекаренокъ, a тебе дяденька, — полушутливо, полусердито проворчалъ онъ. — Я, братецъ ты мой, стрядаю теперь за Лизой Евангопуло. А раньше я стрядалъ (произносить я вместо а — былъ тоже своего рода шикъ) за Маруськой Королькевичъ. Здорово, а? Ну, братъ, твое счастье. Если бы ты что-нибудь думалъ насчетъ Лизы Евангопуло, то…

Снова его уже выросшій и еще более окрепшій жилистый кулакъ закачался у моего носа.

— Видалъ? А такъ ничего, гуляй. Что жъ… всякому стрядать пріятно,

Мудрая фраза въ примененіи къ сердечному чувству

12 ноября 1914 года меня пригласили въ лазаретъ прочесть несколько моихъ разсказовъ раненымъ, смертельно скучавшимъ въ мирной лазаретной обстановке.

Только что я вошелъ въ большую, уставленную кроватями палату, какъ сзади меня, съ кровати послышался голосъ:

— Здравствуй, фрайеръ. Ты чего задаешься на макароны?

Родной моему детскому уху тонъ прозвучалъ въ словахъ этого бледнаго, заросшаго бородой раненаго

Я съ недоуменіемъ погляделъ на него и спросилъ

— Вы это мне?

— Такъ-то, не узнавать старыхъ друзей? Погоди попадешься ты на нашей улице, — узнаешь, что такое Ванька Аптекаренокъ.

— Аптекаревъ?!

Страшный Мальчикъ лежалъ передо мной, слабо и ласково улыбаясь мне.

Детскій страхъ передъ нимъ на секунду выросъ во мне и заставилъ и меня и его (потомъ, когда я ему признался въ этомъ) разсмеяться.

— Милый Аптекаренокъ? Офицеръ?

— Да.

— Раненъ?

— Да. (И, въ свою очередь): Писатель?

— Да.

— Не раненъ?

— Нетъ.

— То-то. А помнишь, какъ я при тебе Сашку Ганнибоцера вздулъ?

— Еще бы. А за что ты тогда "до меня добирался"?

— А за арбузы съ баштана. Вы ихъ воровали и это было нехорошо.

— Почему?

— Потому что мне самому хотелось воровать.

— Правильно. А страшная у тебя была рука, нечто въ роде железнаго молотка. Воображаю, какая она теперь…

— Да, братъ, — усмехнулся онъ. — И вообразить не можешь.

— А что?

— Да вотъ, гляди.

И показалъ изъ-подъ одеяла короткій обрубокъ.

— Где это тебя такъ?

— Батарею брали. Ихъ было человекъ пятьдесятъ. А насъ, этого… Меньше.

Я вспомнилъ какъ онъ съ опущенной головой и закинутой назадъ рукой, слепо бросался на пятерыхъ, — и промолчалъ.