Деревушка Феличе впала въ прежнее ничтожество, a Джустино — эхо Феличе — за свою неуместную щедрость лишился места, на которое поступилъ еще мальчишкой — и, какъ человекъ, кроме эха ничего не умевшій — очутился на мостовой.

Всякому человеку хочется есть… Поэтому Джустино сталъ искать себе место! Онъ приходилъ въ какую-нибудь деревенскую церковь и предлагалъ:

— Возьмите меня на службу…

— А ты что можешь делать?

— Я могу быть эхо. Очень хорошая работа… Отъ 8 до 15 разъ.

— Эхо? Не требуется. Мы кормимся плитой, на которой раскаялся однажды Борджія; человекъ на ней пролежалъ ночь, a нашимъ предкамъ, намъ и потомкамъ нашимъ — на всю жизнь хватитъ.

Усталый, брелъ онъ дальше.

— Эхо хорошее, церковное! Не нужно-ли? Отчетливое исполненіе, чистая работа.

— Нетъ, не надо.

— Да почему? Туристъ эхо любитъ. Взяли бы меня, а?

— Нетъ, неудобно… То полтораста летъ не было эха въ церкви, a то вдругъ — на тебе — сразу появилось.

— А вы куполъ перестройте.

— Будемъ мы изъ-за тебя куполъ перестраивать… Иди себе съ Богомъ.

Онъ бы умеръ съ голода, если бы я его не взялъ себе въ слуги.

Я долго молчалъ, размышляя о судьбе несчастнаго Джустино; потомъ спросилъ:

— Что же съ нимъ сталось?

— Промучился я съ нимъ годъ. Все не хватало духу выгнать. И когда я, взбешенный его манерой варить кофе, въ которомъ было на треть бензину, кричалъ: "сегодня же забирай свои вещи и проваливай, бездарный негодяй!" — онъ прятался въ соседнюю комнату и оттуда я слышалъ очень искусное эхо моихъ словъ: "бездарный негодяй… дарный негодяй… и-й негодяй… негодяй… дяяй… яяя…"

Это все, что умелъ делать несчастный искалеченный своей ненормальной судьбой парень.

— Где же онъ теперь?

— Выгналъ. Что съ нимъ, не знаю. Впрочемъ, недавно мне въ Пизе говорили, что въ одной близлежащей деревушке есть церковь, въ которой замечательное эхо, — повторяемое восемь разъ. Весьма возможно, что мой горемыка-слуга снова попалъ на свои настоящія рельсы…

ПИРАМИДА ХЕОПСА

Начало всей этой исторіи почему-то твердо врезалось мне въ память. Можетъ быть, именно, потому я имею возможность, ухватившись за этотъ хвостикъ, размотать весь клубокъ, до самаго конца.

Пріятно, очень пріятно следить со стороны за человекомъ, который въ простоте душевной уверенъ, что все звенья цепи его поступковъ скрыты отъ чужого взгляда и, потому онъ, — вышеупомянутый человекъ — простодушно и безстыдно распускается пышнымъ махровымъ цветкомъ.

Авторъ — большой любитель такихъ чудесныхъ махровыхъ цветковъ.

Итакъ, хватаю эту исторію за самый хвостъ:

Четыре года тому назадъ мне пришлось прожить целую неделю въ квартире Новаковича — того самаго, который однажды зимой уверилъ всехъ, что можетъ проплыть въ воде шесть верстъ, a потомъ, когда я, поймавъ его летомъ въ Севастополе, заставилъ проделать это — Новаковичъ отказался подъ темъ предлогомъ, что какой-то купальщикъ плюнулъ передъ темъ въ воду.

Несмотря на такія странныя черты своего характера, Новаковичъ былъ въ сущности хорошимъ человекомъ, веселымъ, жизнерадостнымъ — и я не безъ удовольствія прожилъ у него эту неделю.

Какъ-то после обеда, уходя изъ дому, мы измыслили забавную мистификацію: напялили на мольбертъ пиджакъ и брюки Новаковича, набили это сооруженіе тряпками, увенчали маской, изображавшей страшную святочную харю и, крадучись, ушли, оставивъ дверь полуоткрытой.

По уходе нашемъ было такъ:

Первой вошла въ комнату сестра Новаковича; увидевъ страшное существо, стоявшее передъ ней на растопыренныхъ ногахъ, нахально откинувшись назадъ — она съ пронзительнымъ крикомъ отпрянула, шарахнулась вместо двери въ шкапъ, набила себе на виске шишку и уже после этого кое-какъ выбралась изъ комнаты.