По уходе нашемъ было такъ:

Первой вошла въ комнату сестра Новаковича; увидевъ страшное существо, стоявшее передъ ней на растопыренныхъ ногахъ, нахально откинувшись назадъ — она съ пронзительнымъ крикомъ отпрянула, шарахнулась вместо двери въ шкапъ, набила себе на виске шишку и уже после этого кое-какъ выбралась изъ комнаты.

Второй сейчасъ же вбежала горничная съ графиномъ воды, который она несла куда-то. Отъ ужаса она уронила графинъ на полъ и подняла крикъ.

Третьимъ пришелъ швейцаръ, приглашенный перепуганными женщинами. Это былъ человекъ, котораго природа наделила железными нервами. Подойдя къ молчаливому, жутко неподвижному незнакомцу, онъ сказалъ: "Ахъ ты, сволочь паршивая", размахнулся и ударилъ по страшной харе. После этого, полетевшій на полъ и буквально потерявшій голову незнакомецъ былъ освежеванъ, выпотрошенъ и водворенъ по частямъ на старое место: скелетъ поставили въ уголъ, мясо и кожу повесили въ платяной шкафъ, ноги задвинули подъ кровать, a голову просто выбросили…

Четвертымъ и пятымъ пришли мы съ Новаковичемъ. Въ зависимости отъ темперамента и общественнаго положенія мы были названы: "веселыми баринами", выдумщиками, вечно придумающими что-нибудь этакое…" и, наконецъ, "идіотами".

Графинъ мы компенсировали веселымъ ужиномъ, въ которомъ участвовали несколько графиновъ — и темъ вся исторія окончилась. Впрочемъ, что я такое говорю — окончилась… Она только началась.

Прошло три недели.

Сидя въ уголке гостиной на одномъ шумномъ вечере я услышалъ и увиделъ следующее. Новаковичъ подошелъ къ одной группе острившихъ и разсказывавшихъ анекдоты мужчинъ — и сказалъ:

— Ну, что этотъ вашъ анекдотъ о купце! Старина матушка. Его еще Ной Каину и Авелю въ Мессопотаміи разсказывалъ. А вотъ я вамъ разскажу фактъ, случившійся со мной…

— Ну, ну?

— Однажды вечеромъ, недели три тому назадъ я устроилъ у себя въ комнате чучело человека, изъ мольберта, ботинокъ, костюма и святочной маски… Устроилъ, значитъ, и ушелъ… Ну-съ — заходить зачемъ-то моя сестра въ эту комнату… Видитъ эту штуку ну… и вы сами понимаете! Бросается вместо дверей въ шкафъ — трахъ головой! Кровь ручьемъ! Падаетъ въ обмороке. На шумъ вбегаетъ горничная, a у нея въ рукахъ, можете представить, дорогой фарфоровый кувшинъ. Увидела лежащую хозяйку, увидела кровь, увидела этакаго неподвижнаго страшнаго дядю, бросила дорогой фарфоровый кувшинъ на полъ, — да вонъ изъ комнаты. Выбежала на переднюю лестницу, а по лестнице какъ разъ швейцаръ поднимается съ телеграммой въ рукахъ. Бросается она на швейцара, сбиваетъ его съ ногъ, и катятся они внизъ по лестнице!!. Ну, кое-какъ съ оханьями и проклятіями встаютъ, поднимаются, объясняются, швейцаръ беретъ револьверъ, идетъ въ комнату, пріотворилъ дверь, кричитъ: "Сдавайся!" — "Не сдамся!" — "Сдавайся!" — "Не сдамся!.."

— Виноватъ, — перебилъ Новаковича одинъ изъ слушателей, очень изумленный. — Кто же это могъ отвечать ему: "не сдамся"!? Ведь человекъ-то вашъ былъ сделанъ изъ мольберта и тряпокъ?..

— Ахъ, да… Вы спрашиваете, кто отвечалъ: "не сдамся!?" Гм… да. Это, видите-ли, очень просто: это сестра моя отвечала. Она, какъ разъ, очнулась отъ обморока, слышитъ, что кто-то кричитъ изъ другой комнаты "сдавайся!" да и подумала, что это товарищъ разбойника. Ну, и ответила: "не сдамся!" Она у меня храбрая сестренка; вся въ меня.

— Да… Бываетъ. Что же дальше?

— Что? Швейцаръ изъ револьвера прямо въ грудь нашему чучелу: бахъ! Тотъ на полъ — бацъ. Бросились, a тамъ одни тряпки. Сестра со мной потомъ два месяца не разговаривала.