Когда же я, закончив чтение, поднимаю на него глаза и говорю, как чудесно то, что он написал, он отнимает у меня странички, комкает их и спрашивает: «Это правда, Марианна? Я написал правду?»

Конечно, все это правда — обнаженная, грубая, честная, бескомпромиссная правда. Страдания ранимой, чувствительной души. Его правда — это яркий, сверкающий факел в темноте ночи нашего мира, полного невежества и предрассудков.

Марианна встала и взяла небольшой портрет Джерро, на который я обратил внимание.

— Я однажды рисовала его за работой. Он не знал об этом, а когда кончил писать и посмотрел на меня, я протянула ему портрет. И знаете, что он сказал? Он сказал: «Боже, дорогая, ты сделала меня слишком красивым». Как будто я могла приукрасить его — его, который красив, добр и честен с самого рождения.

Марианна положила портрет на стол и несколько минут смотрела на него. Я доел и посмотрел на Марианну. Казалось, он забыла о моем присутствии.

— Боже, — прошептала она. — Боже, как я хочу, чтобы мы поженились.

Я начал что-то говорить, но меня оборвал Джерро, который стоял в дверях спальни.

— Я вижу, вы уже познакомились, — сказал он. — Но как обычно, Марианна высказала лишь свою точку зрения. Она не говорила тебе, что получила стипендию Росса в области изобразительных искусств, не так ли? Она не говорила тебе, что ее семья одна из самых состоятельных на Гаити? Она не говорила тебе, что если мы поженимся, то нам не на что будет жить?

Марианна подбежала к нему.

— Джерро, я так испугалась за тебя.

Он нежно улыбнулся ей.

— Испугалась, Марианна? Испугалась не ты, испугался, скорее, я.

Я поднялся из-за стола и сказал:

— Послушайте, я устал. Заседание суда откладывается до завтра. Твою версию, Джерро, я выслушаю утром. А теперь спать.

Я лег на диване в комнате и уже почти заснул, как вдруг услышал, что кто-то вышел из спальни. Вглядевшись в темноту, я увидел Марианну.

— Марианна, — окликнул я шепотом, — Джерро уснул?

Подойдя в дивану, Марианна спросила:

— Вы еще не спите?

— Нет.

— Он рассказал мне, что вы сделали для него, и я хотела вас поблагодарить. — Внезапно она рассмеялась.

— Над чем вы смеетесь?

— Знаете, что я подумала, когда вошла в комнату и увидела вас в кресле? Я подумала, что вы уснувший грабитель. У вас было такое выражение лица, словно вы собирались сказать: «Ну ладно, я попался. Что ж теперь делать?» Вот я и застыла в нерешительности. Когда-нибудь я нарисую вас. Теперь-то я знаю, какой вы замечательный.

Я промолчал. Она наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло духами, она была необычайно женственна.

— Это за то, что вы так добры к Джерро.

Я взял ее за руки и притянул к себе.

— То было для Джерро, — прошептал я, — а это для меня.

Я поцеловал ее в губы. Она была так поражена этим, что не остановила меня, а потом сама поцеловала меня, обняв руками за голову и прижав к себе. Когда мы отстранились друг от друга, я прошептал:

— Так ради кого была та речь за ужином? Ради меня или ради тебя?

Некоторое время мы смотрели в глаза друг другу, затем она резко выпрямилась.

— Ну ты пес, — спокойно прошептала она. — Грязный пес. Я никогда не нарисую тебя. Ты грабитель, мое первое впечатление оказалось правильным.