От   аптекаря   за   версту   пахнет   снадобьями,   от   врача   бальзамическим   уксусом   и   смолой,   музыканты

насвистывают и притопывают, ростовщик разит чесноком и бормочет себе под нос. Кто-то чужой. Чужой.

Крышка старого сундука приподнялась бесшумно. Маленькое оконце рисовало на грязном полу круг

света, сквозь щели пробивалась причудливая сеть лучей и лучиков, в которых плясала пыль. Флакон с ядом

холодил пальцы – живым не дамся. Рыцарю должно встречать врагов стоя, с обнаженным мечом в руках,

сражаться, пока не упадешь  в пыль… жаркую  пыль пустыни, где визжат кони и режут  воздух  клинки,

гремят мамелюкские барабаны. Свирепые сарацины вопят «Амит! Амит! Смерть!»,  брат Гильом хрипит

«Бо-се-ан!!!», братья вторят ему хриплым ревом и смыкают щиты – вперед! Почему я не умер, не погиб

вместе с ними, Господи?!

Глухо бряцнул засов. Чужая рука коснулась ржавых петель, колыхнула дверь. Лантье устроил хитро –

не знающий тайны решит, что запоры не открывали лет сто, что на этом старом чердаке нет ничего, кроме

крыс, пыли и рухляди. Но вдруг слуга предал, вдруг подкуплен или ему угрожали?!

– Зачем вы трудились, батюшка? – раздался визгливый голос Мадлон. – Мы держим вино внизу, в

погребе, понимаете в по-гре-бе!

– Не кричи так, дочка, я ещё не глухой. У нас в деревне хозяйки хранили на чердаках колбасу,

подвешивали к стропилам целые связки.

– Здесь нет никакой колбасы, батюшка. Пойдемте в кухню, я налью вам горячего супа.

– С колбасой?

– Да-да-да, с колбасой!

…Батюшка – значит отец Мадлон, приехал навестить внуков. Лантье давно сирота. Обошлось.

Крышка сундука так и осталась приоткрытой. Брат Филипп, он же Филипп де Раван, рыцарь ордена

Храма, последний уцелевший из командорства Вилледье, поудобнее повернулся в своем убежище, почесал

изъеденный блохами живот и прикрыл глаза, погружаясь в привычную дрему. Он старался спать больше –

это   облегчало   тоску.   Проклятые   мыши   сгрызли   «Завоевание   Константинополя»   и   засаленный   список

Горация, других занятий в убежище не находилось. Руки и ноги слабели – шаги на чердаке могли услышать

снизу, поэтому приходилось лежать или сидеть.

Иногда,   безлунными   ночами,   Лантье   выводил   бывшего   господина   вниз,   в   маленький   дворик   –

подышать дымным воздухом Эланкура, потоптаться по чахлой траве, подставить лицо дождю. Пару раз,

повинуясь мольбам вперемешку с приказами, доставал книги. Случалось, забывал принести еду или в срок

опорожнить поганое ведро. Филипп подозревал, что слуге приятно показывать свою власть над когда-то

всесильным тамплиером в белом плаще, но тут же гнал от себя подлые мысли – если его найдут, Лантье

разделит участь с хозяином. Убежище стоило рыцарю немало золота, но подлинная преданность за деньги

не покупается…

– Какая наивность, прекрасный Филипп! Твой тезка как побитый щенок прибежал к дверям Тампля

просить защиты от взбесившейся черни, он без счета запускал руки в ваши сокровищницы – и чем вы,

благородные  рыцари,  отплатили   королю   за  доверие?   Целовали  друг  друга   в  уста   и  плевали  с   высокой

колокольни   на   святое   распятие?   –   высокий,   писклявый   и   в   то   же   время   удивительно   нежный   голос

потревожил пыльную тишину.