четками, не надейся прогнать молитвой – я хозяин этого чердака, я, не ты. Смирись – разве устав вашего

ордена не требует от братьев смирения?

У  Филиппа  и   вправду  не  оставалось  выбора.  Он   не  мог  подыскать  себе   новое   убежище,  не  мог

потребовать у Лантье, чтобы тот держал господина в жилых комнатах, где кто-то из ретивых заказчиков или

товарищей по ремеслу может наткнуться на опасного гостя. Ключик, конечно, был – кинуть в огонь мертвое

тельце, освободив дух, избавиться от него. Но у Филиппа не хватило воли – он догадывался, что пламя

принесет младенцу новые страдания... и если исповедаться начистоту, призрак забавлял рыцаря. Он был

умен, умел приободрить и утешить, развлекал удивительными рассказами.

– В этом городе, мой сеньор, десять тысяч деревьев и у каждого свой плод. Одно похоже на яблоню,

другое   на   смоковницу,   третье   на   горький   миндаль,   но   пока   не   попробуешь,   не   угадаешь,   что   же   тебе

досталось. Дома сами собой растут  из земли, словно грибы – достаточно лишь прорубить вход и окна,

выскрести рыхлую  сердцевину и можно жить. Благородные оленухи сами подходят к окнам, подставляя

сосцы,   полные   молока,   рыбы   выпрыгивают   из   реки   в   ладони   к   алчущим.   Девушки   там   нежны   и

добронравны, целомудренны и несребролюбивы. Есть у них лишь один недостаток – единожды выбрав

возлюбленного,   они   придерживаются   своего   выбора,   даже   если   их   прелести   отвергают.   Мужчины,

избавленные от тяжких трудов, проводят время, состязаясь попеременно в мудрости и доблести. Они не

знают старости и болезней, а устав от жизни, просто ложатся на зеленый холм или садятся под деревом,

чтобы заснуть.

– Где же подвох, злое дитя? Я не помню у тебя ни единой истории без подвоха, – ухмыльнулся

Филипп, почесав бороду.

Дух сделал вид, что обиделся, поковырял ножкой пыль:

–   Эти   люди   –   кинокефалы,   лица   их   похожи   на   песьи   морды,   ноги   и   животы   поросли   скверной

шерстью, изо ртов разит словно из золотарни. Мудрость их сродни мудрости шелудивой собаки, знающей,

где взять мясо и как избежать ударов. А ещё у них хвостики.

Филипп расхохотался, закрывая ладонью рот.

– Хво-сти-ки?

– Куцые и уродливые, как у английских псов.

– Неужели тебе в жизни не встречалось ничего светлого?

Дух, изогнувшись, словно щенок, почесал себя ножкой за ухом.

– Элишева, шлюха из Бейт-Лехема.

– Что ты несешь, сквернавец?

– Что тебя удивляет, ханжа? Когда Назореянин явился в Бейт-Лехем проповедовать иудеям, раввины

скинулись  и заплатили  шлюхе, чтобы та, прокравшись  в дом, возлегла с сыном Марии, оскверняя его.

Женщина исполнила поручение – она вошла в сарай, увидела Посланника, спящего на соломе, и склонилась

над   ним.   Но   столь   ясен,   безмятежен   был   лик   Назореянина,   что   шлюха   устыдилась   своих   нечистых

намерений и убежала прочь.