|
- Руфь, прошу тебя, не надо. Мне бы тоже очень хотелось, но давай попробуем пожить так, словно мы расстались. Может быть, Чарли с Джоанной сходят на футбол в школу. - Как-то нелепо начинать новую жизнь с конца недели. Может, вернешься домой на сегодня и на воскресенье и приступишь к новому распорядку в понедельник? - Черт возьми, женщина, не могу я. Не могу. У меня не хватит духу снова уйти. Это было ужасно - спускаться по лестнице с чемоданом. А когда мы утрясем все с детьми? - И, не дожидаясь ответа, Джерри добавил: - Ведь надо же мне что-то сказать и Хорнунгам, когда я буду просить насчет коттеджа. Она молчала, потрясенная тем, как расширяются трещины в повседневной почве. И у Джерри такой радостный голос. День выдался ясный, погожий, небо было светлое, - день, словно созданный для того, чтобы провести его на воздухе, - но собирать палые листья было еще рано. Руфь принялась подстригать лужайку - босиком, в рабочих брюках и серой трикотажной нижней рубашке Джерри; земля под ее ногами была спекшаяся, затвердевшая, чужая. Лужайку можно бы и не подстригать, но Руфи хотелось чем-то занять себя. Быть может, от работы у нее прекратится задержка. К тому же теперь ей придется делать все это самой. Но уж очень было грустно: рубашка слишком живо напоминала о Джерри, а чахлый подорожник и цикорий, продолжавшие расти, хотя расти им уже не следовало, напоминали ее самое. Отец не раз говорил с кафедры, что человек - как трава, которую бросают в печь, и при этом сам не подозревал, насколько это верно, - он, который был так уверен, что все его любят, да его и любили. Держась за ручку косилки, Руфь бесплотной тенью висела над землей - землей с ее переплетением крошечных жизней и смертей, что издали кажется лужайкой, а вблизи - чем-то невыносимо путаным и жестоким. Смотри на вещи реально. Мы стареем - и нас выбрасывают на свалку. Мы слабеем - и нас съедают. Голоса детей, устроивших потасовку с Кантинелли, терзали ее слух. Чарли налетел на Джоффри, а тот, не понимая правил игры, изо всей силы прижимал к себе футбольный мяч и не выпускал, точно это была кукла или ценный приз, который он получил; Джоффри тяжело упал и заплакал. Руфь бросилась к ним. Ключицу он на сей раз не сломал, тем не менее Руфь наотмашь ударила Чарли, который вызывающе смотрел на нее, подняв кверху лицо, с этакой ехидной, Джерриной полуулыбочкой. Он разразился такими горючими слезами, что Джоффри от удивления перестал плакать, потом снова заревел - уже из сочувствия к брату. “Он же не нарочно!” - всхлипывал Джоффри. Чувствуя, как подступает тошнота, потрясенная собственным поведением, Руфь повернулась и кинулась прочь от детей - в дом. На кухне она плеснула себе в стакан немного вермута. Со стаканом в руке она прошлась по комнатам нижнего этажа, глядя на мебель, которую они с Джерри накупили за годы совместной жизни, с таким удивлением, словно эти заурядные вещи находились в гроте и были причудливыми творениями эрозии, придавшей им определенные формы. Пришла почта - газеты и письма упали на пол в передней и так и остались там лежать. Джерри непременно бы подобрал всю груду. Если она сейчас наклонится, то потеряет сознание? Руфь вслушалась: чей-то голос; может, это она сама молится? Зазвонил телефон - резко, оглушительно. Это был Джерри. - Привет. Кажется, у меня добрые вести. - Но голос у него был далекий, испуганный, в нем звучала бравада беглеца, заключенного в телефонной будке. - Хорнунги в восторге от того, что я воспользуюсь коттеджем их родителей. Насколько я понял, их дважды обкрадывали прошлой осенью, и они даже рады, что я там поселюсь. Они дали мне ключи вместе с кофе и выражением сочувствия. Я им сказал, что это только эксперимент. В коттедже нет плиты, но есть электрическая плитка, и телефон пока еще не отключили. |
