|
Хорнунги говорят, что коттедж - барахло, только вид хорош. А я сказал, что я как раз большой любитель видов. Запишешь номер телефона? Руфь сгребла почту с пола и записала номер на обороте конверта с каким-то счетом. Она спросила: - Ты не мог бы приехать к ленчу? - Я же сказал: вернусь к четырем. Почему ты не воспринимаешь всерьез того, что я говорю? Она сказала: - Я хочу погулять по пляжу, а дети не хотят идти на футбол. Ты нам нужен. - Но мы же расстались, черт побери! - Мне надо кое-что тебе сказать. - Что? - Я не могу сказать этого по телефону. - Почему? Что-нибудь плохое? - Теперь - плохое. Когда-то, наверное, было бы хорошим. Вообще - ничего определенного. Скорее - сигнал тревоги. - Что же это такое? - Дуста в ход воображение. - Это насчет Салли? - Нет. Ради всего святого. У тебя стал такой нудный одноколейный ум, Джерри. Подумай для разнообразия о нас. - Я скоро приеду. Она ждала у окна. Ее вяз, ее священный вяз, затоплял дорогу золотыми листьями, возвращаясь к наготе, которая выявляла все его арабески и ветки; он уводил ее взгляд вверх и вглубь, внутрь дома, к некоей неделимой надежде. Старый коричневый “меркурий” Джерри, с опущенным, словно в знак избавления, потрепанным верхом, свернул, давя гравий, на ведущую к дому дорожку; в тот же момент “мерседес” Ричарда медленно проехал мимо и покатил дальше. Джерри вошел с усмешечкой. - Этот сукин сын непременно остановился бы, если бы я не завернул к дому. И как это он так быстро все учуял? Руфь кинулась к нему в объятия прямо в передней. Она была возбуждена, игриво настроена. Хоть он и качнулся назад и обнял ее с опаской, ему это явно польстило. - Что, детка? Неужели ты так быстро без меня соскучилась? - Он погладил ее по спине, по своей же рубашке. - Отвези меня на пляж, - попросила она. - Отвези всех нас на пляж. Залив у Лонг-Айленда был такого синего цвета, какого никогда не добьешься на полотне, цвета столь интенсивного, что на него ушла бы вся краска, тюбик за тюбиком, - синее копировальной бумаги и ярче белого титаниума. Высокие осенние приливы прибили всякий мусор к самым дюнам; массивная килевая балка лежала, выброшенная бурей, и под ее прикрытием здесь разводили костры, оставившие черные подпалины. Дети умчались вперед, а еще дальше, за ними, широкими кругами носился спущенный с поводка пес, и лай его с большим опозданием долетал до их ушей. Вода холодом сковала лодыжки Руфи, и она вздрогнула, словно от счастья. Она прильнула к Джерри, взяла его под руку и сказала ему, глядя, как подпрыгивают головки детей, пересекая круги, оставленные собакой, что у нее задержка на три или четыре дня, но пусть он не волнуется. Он спросил - почему. Она сказала, что сделает аборт. Он закрыл глаза и на ходу повернул лицо к солнцу, хотя солнце было уже слишком низкое и не давало загара. Он сказал, что это мерзко. Она согласилась, но ведь из стоящих перед ней альтернатив эта - наименее мерзкая. Она считает, что нельзя производить на свет ребенка, у которого нет отца. Он указал на детей, плясавших на просторе, точно солнечные крапинки, и сказал, что это все равно, что убить одного из них. Кого она выберет - Джоанну, Чарли или Джоффри? Руфь сказала - глупости, вовсе это не так: ведь это все равно что убить рыбу, даже меньше. |
