|
Собственно, он не сказал ничего такого, чего мы бы с тобой уже не знали, но все как-то становится яснее, когда слышишь от другого. - Счастливая разводка. Черт меня подери. О'кей, когда ты сама примешься за свои чертовы плакаты для распродажи? - Не приставай ко мне с ними - я не могу сейчас этим заниматься. Через четверть часа придет миссис О. Ты уже сделал один плакат - получилось отлично, сделай еще четыре таких же. И не оригинальничай - тогда это займет у тебя ровно пять минут. Ну что тебе сегодня еще делать? Или ты собираешься к ней? - По-моему, я должен к ней поехать. - Сделай для меня эти плакаты, и я никогда больше ни о чем тебя не попрошу. - “Будем поддерживать контакт” - этот елейный мерзавец говорит моей жене, что он будет с ней поддерживать контакт. - Джерри, мне пора одеваться. Точно он ее задерживает. А может быть, все-таки задерживает? Хотя рука у него дрожала и пол под картоном перекатывался, будто палуба корабля, он все-таки старался сделать очередной плакат лучше предыдущего - смешнее, живее, завлекательнее. На это у него ушло больше пяти минут: Руфь приняла душ, оделась и спустилась вниз, а он все еще работал. На ней было гладкое черное платье, которое ему всегда нравилось: трикотаж облегал бедра, а черный цвет придавал что-то трагическое ее уступчиво-мягкому, бледному лицу. Она поцеловала его на прощание. А у него пальцы были выпачканы в краске, и он не мог до нее дотронуться. Он спросил: - Это Ричард подсказал тебе, как должна быть одета дама, когда она едет к адвокату? - А тебе это кажется правильным? Мне, наверное, следовало бы надеть шляпу с вуалью - как в церковь, да только у меня ее нет. Я, конечно, могла бы снова взять у Линды. Как ты думаешь, он уже сейчас спросит меня о разделе денег? - По всей вероятности. А сколько, по мнению Ричарда, ты должна просить? - Он упомянул цифру “пятнадцать”. Мне кажется, это очень много. Не думаю, чтобы мой отец за всю свою жизнь столько заработал. - Что ж, постарайся получить сколько сможешь. Я уверен, у адвоката Ричарда будет немало прекрасных идей. - Ты злишься? Разве я не правильно поступаю? Но у меня же нет выбора, верно? - Я вовсе не злюсь. Мне грустно. По-моему, ты очень храбрая, и выглядишь грандиозно. Поцелуй меня еще раз. - Он наклонился к ней, но рук не протянул. Нос у нее был холодный, а язык теплый. На крыльце застучали каблуки. Прибыла миссис О. Руфь направилась к выходу, по дороге роясь в сумочке, и Джерри слышал, как она бурчала себе под нос: “Ключи от машины, ключи от машины”. Он дорисовал плакаты, пока миссис О. кормила Джоффри вторым завтраком. Очутившись наедине с безусловно добрым человеком, Джоффри болтал без умолку. Слуха Джерри достигало его бормотание, и он вдруг понял, что голоса его детей, когда он слушает их с мыслью, что скоро с ними расстанется, меняют тональность, звучат глуше - так глаз раздражал бы рисунок, где все тщательно выписано, только у одного здания на втором плане смещена перспектива и крыша скошена под немыслимым углом, отчего все кажется чуть сдвинутым, ненужно гулким. Все лето, из других комнат, через полосы асфальта и травы, Джерри слышал вот такое же приглушенное бормотанье; оно раздражало его не меньше, чем чувство унылого однообразия, которое неизменно возникало у него по утрам, когда он просыпался от сна, наполненного желаниями и планами, связанными с Салли, и видел перед собой слегка улыбающуюся Руфь на автопортрете, удивительно точном по цвету, но вовсе не похожем на оригинал, - портрет этот она подарила ему, краснея от смущения, прошлой зимой к его тридцатилетию. |
