|
- У нее затряслись колени. - Кто из детей дома? - Один только Чарли. Джоанна побежала с Джоффри на распродажу в гараж Кантинелли. Она прошла на кухню и, наполнив стакан для сока вермутом, выпила его как воду - воду, обжигавшую огнем. Она все еще была на кухне, когда он вошел через заднюю дверь; стрекот цикад и сухой, как запах футбольного мяча, воздух конца лета ворвался вместе с ним. - Я разговаривал с Салли, - сказал он, - она вынуждена уехать из Флориды. Детям там плохо. Да и занятия в школе начинаются через неделю. - Да. Ну и что? Он мялся, словно чего-то ждал. Она спросила: - И ты обо всем этом говорил по телефону из магазина мелочей? - Я говорил с того, что позади бензоколонки “Тексако”. Салли хочет знать, ухожу ли я к ней. Лето ведь кончилось. - Еще не было Дня труда <День труда - первый понедельник сентября>. - Но уже сентябрь. Дрожь из ног перебралась выше, куда-то под ложечку, вермут в желудке был словно нож, вонзенный так плотно, что даже кровь не выступила. Джерри выпалил: - Только, пожалуйста, не бледней так. - На его лице читалось абстрактное сострадание, с каким он вынимал бы занозу или шип из ее руки или из ноги кого-нибудь из детей. Она спросила в надежде, что он ценит ее умение владеть собой: - Где же ты будешь ее ждать? Он передернул плечами и рассмеялся с видом заговорщика. - Не знаю. В Вашингтоне? В Вайоминге? При ней, конечно, будут все эти чертовы дети. Не наилучший вариант, но как-нибудь справимся. Справляются же другие. - Немногие. Он уставился в вытертый линолеум на полу. Она спросила его: - Ты хочешь уйти? - Я боюсь этого шага, но - да. Я хочу уйти, скажи мне - уходи. Теперь она, прислонившись к раковине со стаканом в руке, в котором плескались остатки вина, передернула плечами. - Так уходи. - А ты справишься? У нас больше тысячи долларов на чековой книжке и, по-моему, около восьми тысяч пятисот в сберегательной кассе. - Он поднял обе руки, пытаясь ее обнять: у Руфи было такое ощущение, что тело его точно машина, которую кто-то намеренно включил, и она поехала, а из глаз кричал беспомощный пассажир. - Ничего со мной не случится, - сказала она, осушила стакан и, словно что-то вспомнив, швырнула на пол. Осколки и капли разлетелись звездой по старому зеленому линолеуму в мраморных прожилках. На шум в кухню прибежал Чарли: Руфь совсем забыла, что он дома. Чарли был славный мальчик, маленький для своих лет, со славным умненьким личиком и унаследованным от Джерри упрямым, не поддающимся гребенке хохолком. - Зачем ты это сделала? - спросил он, улыбаясь, готовый услышать в ответ, что это была шутка. Из всех их детей он отличался наиболее развитой логикой, и без теории “шуток” взрослые не укладывались бы в его представление о мире. Он стоял и ждал, маленький, улыбающийся. Ему было семь лет. Стоял в шортах цвета хаки, с голенькой грудкой, покрытой летним загаром. Руфь прорвало: она почувствовала, как соленая вода брызнула из глаз. Она крикнула малышу: - Потому что папа хочет от нас уйти и поселиться с миссис Матиас! Чарли молча повернулся и со стремительностью побитой кошки вылетел из кухни, Джерри кинулся за ним, и Руфь увидела их обоих уже в гостиной; в дверном проеме, как в раме, возникла бытовая сценка работы кого-нибудь из голландских мастеров: мальчик сидит в качалке, вытянув голые ножки, упрямо вскинув светлую головку, а отец в своих выходных джинсах от Леви и парусиновых туфлях стоит перед ним на коленях и пытается его обнять. |
