Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета – с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складываюсь полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки – белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым – по белому), и все же я была не готова к подобному. Аи да Муза!

– Примерь! – Хозяйка бала решительно сдернула палантин с воздушной петли. – Только осторожно, – шепнула она мне на ухо, – это – мой лучший образец, единственный экземпляр…

Она виртуозно обмотала мое красное платье дымчатым шелком, осторожно завязав концы палантина на бедре, и отошла в сторону. Стоявшие рядом с нами гости ахнули.

– Муза, продай! – мне не хотелось расставаться с этим роскошеством.

– Я же тебе русским языком сказала: единственный экземпляр! Девчонки пытались повторить узор на другом палантине – жалкие копии получаются. Это как вдохновение: либо есть, либо нет. Так что это теперь – выставочный экземпляр. Раритет!

– И мне не продадите?

Народ вокруг нас расступился, и Муза расцвела от удовольствия маковым цветом: возле нас стоял сам губернатор. Он как всегда был высок, улыбчив, только, как показалось мне, слегка погрузнел за последнее время. Светские хроникеры тут же выставили диктофоны, защелкали камеры фотоаппаратов.

– И вам… Уж простите, – смущенно сказала Муза. – Любой другой даже подарить могу…

– Тогда я его у тебя украду! – встряла я в их разговор под дружный взрыв смеха окружающих.

Губернатор тоже улыбнулся:

– Берегите шедевры, Муза Гурьевна. Такие красивые молодые женщины уж если поставят перед собой цель – ни перед чем не остановятся.

И губернатор, одобрительно кивнув моему серо красному изваянию и взяв под локоть хозяйку вечера, пошел здороваться с высокопоставленными гостями. А я, с сожалением сняв палантин и передав его одной из Музиных помощниц, направилась в кабинет Веселовской переодеваться: мы договорились, что я оставлю у нее до понедельника свое платье от Сони Рикель.

На выходе из ночного клуба, где меня поджидал Беркутов, в тени за колонной я заметила чернявого молодого человека. Мне показалось отдаленно знакомым его лицо. Но, заметив, что я всматриваюсь, юноша полностью отошел в тень.

***

За пять дней ДО ЭТОГО…

В понедельник из Москвы я вернулась одна: у Беркутова питерские съемки начинались только в четверг, и он остался в столице на несколько дней утрясать график своих театральных постановок, сказав на прощание, что даже не знает, как дожить ему до этого четверга.

С вокзала я заехала домой и в Агентстве оказалась только к обеду.

Горностаева быстро глянула на меня в коридоре и отвернулась. Как то очень бледно выглядит Валя в последнее время, подумала я машинально.

А вот Соболин… Соболин посмотрел на меня так, словно у меня на лице была маска из клубники.

– Чего уставился? Соскучился?

Вовка встал от компьютера, обошел вокруг меня, разглядывая с невыразимым изумлением.

– Кол проглотил, я спрашиваю?

– Ты что… газет сегодняшних не читала? Ничего не знаешь?

– А что я должна знать? Я только что с поезда.