– Да мне Ксюшка все рассказала… – Потом немного смягчился:

– Ты что, позвонить не могла?

– Не могла. У меня руки были в кандалах.

– Ну, бляди! – опять взвился шеф. – Я разорву их на части – и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…

Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова – только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.

– Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?

– Некуда было. – Я провела руками по блузке и юбке.

– «Некуда», – передразнил шеф. – Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она – единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.

– Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. – Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.

– Все! Хватит! – опять взъерепенился шеф. – Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.

– У меня было воспаление легких, – поправила я.

– Зав го род няя! встал из за стола Обнорский. – Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? – к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.

– …Ну что? Попросила прощения? – перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.

– Ах, прости, дорогая. Не успела.

Очень спешу.

– Куда?

– Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.

3

ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.

Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.

И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…

***

Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.

А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.

События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы – Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).

Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.

Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.

Но почему же тогда мне все время казалось, что что то я сделала не так…

Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.

***

Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:

– Ежик! Мама, Света, сюда!

Ежик!

Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все таки эти дачники ненормалйные.