Вдруг из кустов сирени у подъезда мужик вылезает: добавь, говорит, десятку, согреться бы не мешало. И то, думаю. Взял мужик деньги, побежал к ближайшим ларькам за бутылкой и – честный такой! – вернулся.

Греемся мы, значит, а все равно – холодно. Тогда я свои деньги достал, мужик опять сбегал, снова греемся. Стемнело.

Наконец дверь подъезда открывается, и… выходят две девушки, обе – одинакового роста и в одинаковых куртках. Наверное, думаю, подружка решила проводить мою девушку до метро. Идут они впереди, пошатываются, хихикают, а я за ними кустами пробираюсь, жду, когда моя одна останется.

И вдруг они начинают прощаться, целуются и расходятся в разные стороны: одна – к троллейбусу, другая – к метро.

Я аж обалдел: за какой же идти? Пошел за той, что к метро. Крадусь кустами, нечаянно шум создаю. Девушка почувствовала, видно, что кто то крадется, но шаг, представляешь, не убыстрила, а… замедлила. Не, думаю, не моя: моя – пугливая. Я тогда развернулся и бегом за той, что к троллейбусу пошла. Увидел ее, иду быстрым шагом, пыхчу. А та тоже шаг замедляет. Что за чертовщина! Какая же из них – моя? И вдруг… Ой, Светочка, вспомнить страшно!… Вдруг они обе с двух сторон с криками «Ура!» набрасываются на меня и начинают… раздевать. Уж не знаю, как я и отбился. Домой без пуговиц приехал и с фингалом под глазом.

– Это когда ты в ноябре в очках от солнца ходил?

– Да, тогда… А наутро мне моя позвонила и с гордостью сообщила, что они с подругой чуть не поймали серийного сексуального маньяка. И что в итоге они поссорились на предмет – кто из них активнее действовал в ситуации задержания? А потом добавила, что приметы маньяка сообщила в милицию, и те теперь ищут парня в кожаной куртке и с фингалом под глазом (это «моя», оказывается, мне залепила). Представляешь, чего я натерпелся?

– Да, Леша… Надеюсь, я в такой ситуации никогда не окажусь и драться из за мужика с подругой не буду. Ты же знаешь про меня: «Она соперниц не имела…» – затянула я «Нищую». – Что же касается Обнорского, то он не в моем вкусе. Я не люблю таких арабистых мужиков.

– Вот и хорошо, вот и славненько, – обрадовался Скрипка. – Ты же понимаешь, я обязан следить за морально психологическим климатом в коллективе. Может быть, инструкцию по этому поводу специальную написать, как думаешь? Вроде того, как должны вести себя два представителя одного пола, если они попали в заинтересованное поле зрения объекта пола противоположного…

– Лешка, ну ты не меняешься!… Как я рада тебя видеть. И вообще – всех.

– А вот ты, Света, изменилась. Не пойму – в чем, но – другая. Я тебя даже сначала в коридоре не заметил.

Еще бы мчался, как бизон по прерии.

А Скрипка продолжал:

– Но тогда я не понимаю, что все таки имел в виду Обнорский, говоря, что тебя надо беречь, как цветок… О, а может, он намекает, что тебя в отпуск надо внеплановый отправить на недельку?

А то ты какая то бледненькая, ну прямо как голодная графиня. Точно – в отпуск! С понедельника. Я пойду отдам распоряжение в бухгалтерии.

И Скрипка поскакал по Агентству.

А ко мне вплыла Агеева:

– Боже, как тебе идет этот бледный, болезненный вид! В этом есть некая утонченность. Ну, согласись сама, Светочка, что румянец – это пошло и банально…

Все в «Пуле» знают, что Агеева – язва. Но не до такой же степени!

Ну, Марина Борисовна, погоди!

Я встала с дивана, подошла к ней вплотную и стала пристально разглядывать ее лицо. Агеева поежилась, но попыталась улыбнуться. А я продолжала молча ползать взглядом по ее бровям, носу, челке. Так в лагере пионервожатые выискивали у нас вшей.