– Хто?! Шо надо? Я не одета!

Из– за двери доносится благородный баритон Ерша.

– Пожалуйста, откройте, это из риэлтерской конторы.

– Из ри… А, шоб вас повыкидывало… – Девица открывает дверь.

Перед ней – Ерш. Он в образе этакого профессора – золотые очки, «дипломат», «бабочка», костюм.

– Здравствуйте, барышня, а где хозяйка?

– Яка хозяйка?! На три дни я тута хозяйка! – Девица обдает Ерша таким плотным ароматом дешевых духов, что он закашливается, чуть не утыкаясь носом в огромную грудь.

– Понимаю. Снимаете, значит. А, простите, регистрация у вас есть?

– Есть у меня и регистрация, и комбинация, и шо надо есть усе! В чем дело?

Ерш неотразимо улыбается и мягко спрашивает:

– Не позволите ли пройти?

– А на шо? – вовсе не мягко интересуется девица.

Ерш улыбается просто обворожительно:

– Есть деловое предложение.

– А лапать не полезешь?

– Что?! – благородное негодование Ерша не знает границ, но девица уже посторонилась и бормочет, впуская его в квартиру:

– Ну заходьте, раз предложение, тока недолго. Заходят такие, юбку на голову, и привет…

Комната, в которой еще недавно Скрипка готовился к боевому задержанию наркодилера, выглядит все так же, только в ней прибавилось клеенчатых тюков. Повсюду разбросаны женские вещи. Ерш сидит там, где сидел Скрипка, и нервно постукивает пальцами по шлему всадника.

Девица тем временем бегает по комнате, собирая вещи.

– Ни за Боже мой! – верещит она. – Ты шо, мне ключи бабке сдавать – она ж меня в милицию… Ни ни, ни Боже мой!

– Эх, жаль времени нет… – шипит Ерш.

– Чего шепчете, не слышу? – Девица останавливается над ним, и ему снова становится дурно от удушающего аромата.

– Тысяча долларов, – тихо цедит Ерш.

– Щас! – к его немалому удивлению саркастически восклицает девица. – В тюрьму за тыщу долларов! Шли бы вы отсюдова, дядечка, а то мой хахаль вернется, тай годи…

Три тысячи. Сейчас, – дурея, говорит Ерш.

Девица, охнув, садится рядом и, помолчав, почему то шепчет:

– Не. Я женщина честная. Не просите. Ни за Боже мой…

– Пять, – не веря, что он это говорит, произносит Ерш. – Пять тысяч, раз честная!

Он достает из кармана пачку долларов, помахивает ей.

– Ну! Чертова дура!!!

Лицо девицы перекашивается, она хватает деньги и сует их в лифчик.

– Ох. Прости меня грешную… – быстро бормочет она. – Забирай эту халабуду и чеши, пока не передумала! Нет, погодь!

Она лихорадочно достает деньги и начинает пересчитывать, шевеля губами.

– Забирай!

Ерш криво усмехается и встает. Снимает какую то простыню с кресла, начинает заворачивать скульптуру. Скашивает глаза и видит, что девица отошла к серванту – одной рукой она судорожно сжимает ворот футболки, в другой – дрожит увесистый молоток.

– Ты чего? – тяжело дыша, спрашивает Ерш.

– Двигай, двигай! Знаем мы таких!

Ерш с усилием подхватывает всадника и несет к выходу.

***

Нигде в Питере так не чувствуется красота белых ночей, как на Исаакиевской площади. Есть в ней такое, что ничем не испортишь, не испоганишь… Я смотрел на Ерша, выходящего из дверей «Астории», сопровождаемого недоуменными взглядами швейцаров, вспотевшего и несчастного.