– Нюша, – плавный голос собеседника диссонировал с моим взвинченным состоянием, – я в городе, может, поужинаем вместе?

И тут на меня накатило. Я вдруг поняла, что устала до тошноты. Однажды в юности, когда я еще занималась плаванием, наворачивая очередную 25 метровку, неумолимо приближавшую меня к пятому километру за день, я почувствовала смертельную усталость. Казалось, тело уже существуют автономно от меня, оно лишь огромный камень, привязанный к шее, который тянет, тянет меня ко дну. А там – тишь и благодать. Нужно только перестать работать руками и ногами. Тогда перепуганный тренер кричал мне, чтобы я больше не показывалась в бассейне, что в гробу он видал таких неженок, как я. Рядом стояли недоумевающие ребята, вытащившие меня с дорожки. А я так жалела, что меня лишили этой возможности – отдохнуть. Вот и сейчас это чувство сожаления охватило меня с такой же полнотой, как тогда. Я устала работать, как волк, чтобы содержать семью и машину. Чтобы иногда выбираться куда нибудь за границу и к старости лет познакомиться с мировыми достопримечательностями. Чтобы в этой гонке забыть о собственном одиночестве и каждый день доказывать самой себе, что я – самостоятельная и не зависящая ни от кого женщина, довольная своей судьбой.

Я подумала, что вот он, выход. Плюну на работу, Агентство, опостылевшего Обнорского. Выйду замуж за немного занудного, но вполне обеспеченного мужчину, который к тому же любит меня, и заживу совершенно иной жизнью. И уж точно в этой жизни не будет места какой нибудь «Нерпе»!

– Да, милый, конечно, поужинаем, – я попыталась придать голосу нужную степень ласковости. И, видимо, добилась этого, потому что заглянувшая в кабинет Агеева, намеревавшаяся обсудить со мной свои впечатления от «летучки», подняла изящно выщипанную бровь, сделала понимающее лицо и тактично удалилась.

Когда я выходила из кабинета, так же понимающе на меня смотрело уже пол Агентства. Правда, в некоторых взглядах я уловила сочувствие. Или мне показалось? До меня долетели обрывки фраз из приватного разговора нашего редакционного водителя Леши с другими сотрудниками.

– Клянусь, у шефа с Завгородней что то зреет. Или уже было, я пока не понял.

В «Пуле», в общем то, не пренебрегали возможностью посплетничать, но только если для этого были хоть какие то основания. Сама же мысль о том, что у Обнорского что то, как выразился водитель Гена, «зреет» со Светкой, могла показаться абсурдной.

Даже бредовой. Да нет же, не может быть! Завгородняя в жизни не польстится на мужчину, который имел наглость обозвать ее (и не единожды!) полной дурой. Разве только из чувства протеста. А шеф сам не станет крутить шашни с той, которую он считает дурой. Его, видите ли, на интеллектуалок тянет. Однако Леша не унимался:

– Да я сам сегодня вытаскивал Светкины вещи из багажника его «хонды». Причем вещички то были в весьма пикантном состоянии. Как после бурных и продолжительных совместных кувырканий. А Завгородняя Обнорскому лепила, что ее мамаша не успела его одежду погладить. Извинялась даже. Нет, ну ты скажи, с чего бы это маме Светки просто так гладить вещи Обнорского?

В моей памяти всплыли Светкины умопомрачительные ноги, покоящиеся на столе Ксюши в приемной. А еще Обнорский, обычно не злоупотреблявший вниманием к репортерскому отделу, сегодня то и дело заглядывал в кабинет к акулам пера. Я поймала себя на мысли, что все эти нюансы не улучшают моего настроения. И даже совсем напротив. Неужто ревную? Кого к кому? Я скорее признаюсь себе в том, что Светку к Классику. Как же так, с ее тягой к эстетике – и вдруг такой мезальянс! Если бы меня слышала моя подруга, она бы не преминула поинтересоваться:

– Лукошкина, ты яд сегодня в аптеку сдавала?

Проходя мимо сплетничающих, я ослепительно улыбнулась и пожелала всем удачного уик энда.