– Лярва! Как ты посмела! Воровка! Дрянь! Ты хотела меня обокрасть!

На пороге разоренной гостиной стоял Марк Кричевский. И по сравнению с его воплями вой милицейской сирены показался бы трелью соловья.

– Ты напоила меня какой то дрянью и выкрала ключи! Чтобы порезать соболей, которых я везу в подарок Монике!

Я с отвращением отбросила подальше серебристую шкурку, пожалев, что не успела в нее высморкаться.

– Ты хотела подкинуть мне наркотик, чтобы меня арестовали на границе!

– Может быть, у меня спросишь, чего же я хотела! – заорала я в ответ. – Слишком много версий. И ни одной правильной!

– Ты хотела отомстить мне за то, что я бросил тебя тогда! Все вы, бабы, одинаковые – мстительные стервы!

Больше всего на свете я не люблю обобщений. Ну как можно сравнивать меня, скажем, с какой то Таней, Маней или Моникой – будь она Левински, Кричевски или, еще того хуже, мартышкой из зоопарка? Мои пальцы самопроизвольно сжали рукоятку кухонного ножа, который я все еще держала в руке. Занеся клинок над головой, я двинулась на Марка, топча соболей, предназначенных его американской женушке.

– Нет, это ты вор и уголовник!

Каким был, таким остался! Ничего святого! Ты выкрал мою картину! Отвечай, куда ты запрятал Порселлиса!

Я не представляла себе, что я буду делать, когда подойду к Марку вплотную. Нужно будет либо сдать оружие, либо бить по живому. И то, и другое казалось мне преступлением. Марк остановил мое приближение звонкой оплеухой. Я выронила на пол нож и наконец дала волю слезам.

– Что ты несешь, Марина?! – Марк всегда терялся при виде женских слез. – Что я у тебя украл?

– Полотно Яна Порселлиса. Ты подменил его в реставрационной мастерской, подсунул мне подделку!

– Боже правый! – Марк неожиданно привлек меня к себе и обнял. – Рассказывай по порядку, что случилось.

Он внимательно выслушал мой сбивчивый монолог.

– Марина, я не брал твоего Порселлиса. Я не вор. Иди ко мне…

Он снова притянул меня к себе и поцеловал в заплаканные глаза.

– Соленый дождь… Помнишь?… – он сказал это, и я поверила в то, что Марк Кричевский не вор, и даже в то, что он любил меня. – Мы обязательно отыщем твою картину. Хочешь, я никуда не уеду, пока не найдется Порселлис?

– А если он пропал на веки вечные?

– Останусь ли я с тобой? Вряд ли ты сама этого хочешь. Ведь так?… А теперь вспоминай минута за минутой, что происходило с тобой и картиной по дороге от мастерской к дому.

Я вспомнила и подробно описала Марку дорожно транспортное происшествие на Университетской набережной…

– Но он сотрудник правоохранительных органов. Он жених моей дочери! – горячо заступилась я за мента Рыбкина, когда Марк сказал, что ему все ясно.

– Доверяй, но проверяй, – устало улыбнулся Марк. – Прости, но я снова на несколько минут тебя оставлю. И вообще, как долго действует лекарство, которое ты подмешала мне в кофе?

***

От Марка я прямиком помчалась в Агентство, чтобы проверить его предположение про Рыбкина.

История моя с подменой картины наделала в расследовательском отделе настоящий переполох. Модестов в предвкушении сенсационного развития антикварной темы довольно потирал руки. Зудинцев не верил в то, что Рыбкин мог иметь отношение к краже.

– Коррупция в правоохранительных органах есть, – говорил он, – но не до такой же степени, чтобы спереть приданое у собственной невесты!

Каширин и Шаховский ему возражали.

– А ты забыл, как мент рубоповский, которого жена из дома выгнала, натравил на ее частное предприятие «тамбовскую» братву? И самолюбие потешил, и долю малую поимел.