|
- В начале тысяча восемьсот шестнадцатого года маркиз, совершенно изменившийся за предшествовавшие три месяца, предложил мне переселиться в его поместье, неподалеку от Бриансона, не считаясь ни с моим здоровьем, для которого губителен климат тех мест, ни с моими привычками; я отказалась. Мой отказ вызвал с его стороны такие несправедливые упреки, что с той минуты я усомнилась в его рассудке. На другой же день он покинул меня, предоставив в мое полное распоряжение свой особняк и доходы, сам же, взяв с собой обоих сыновей, поселился на улице Монтань-Сент-Женевьев - Позвольте узнать, сударыня, - прервал ее следователь, - как велики эти доходы? - Двадцать шесть тысяч ливров, - бросила маркиза и продолжала рассказ: - Я сейчас же обратилась за советом к старику Бордену, желая выяснить, что следует предпринять, но оказалось, что отобрать у отца детей очень трудно, и я вынуждена была примириться с одиночеством в двадцать два года, в возрасте, когда женщины способны на всякие безрассудства. Вы, конечно, прочли мое прошение, вы знаете основные причины, побуждающие меня ходатайствовать о назначении опеки над господином д'Эспаром? - Просили ли вы его, сударыня, вернуть вам детей ? - поинтересовался следователь - Да, сударь, но все старания были безуспешны. Для матери мучительно лишиться детской ласки, а ведь женщина, у которой отняты всякие радости, особенно в ней нуждается. - Старшему, кажется, уже шестнадцать лет? - спросил Попино. - Пятнадцать, - быстро поправила маркиза. Тут Бьяншон взглянул на Растиньяка. Г-жа д'Эспар закусила губу. - Почему вас интересует возраст моих детей? - Ах, сударыня, - возразил следователь, как будто не придавая значения своим словам, - пятнадцатилетний мальчик и его брат, которому, вероятно, не меньше тринадцати, достаточно умны и расторопны, они могли бы приходить к вам тайком от отца; если они не приходят, значит подчиняются отцу, а подчиняются потому, что крепко его любят. - Я не понимаю вас” - сказала маркиза. - Вы, вероятно, не знаете, - объяснил Попино, - что ваш стряпчий утверждает в прошении, будто ваши дорогие детки очень несчастны, живя с отцом... Г-жа д'Эспар заявила с очаровательной наивностью: - Я не знаю, какие слова приписал мне стряпчий. - Извините меня за эти выводы, но правосудие должно все взвесить, - продолжал Попино. - Я расспрашиваю вас лишь потому, что хочу как следует разобраться в деле. По вашим словам выходит, что господин д'Эспар бросил вас из самых легкомысленных побуждений. Вместо того, чтобы переехать в Бриансон, куда он звал вас, он остался в Париже. Тут что-то неясно. Знал он эту госпожу Жанрено до женитьбы? - Нет, сударь, - ответила маркиза с некоторым неудовольствием, замеченным, однако, только Растиньяком и шевалье д'Эспаром. Ее оскорбляло, что следователь выспрашивает ее, тогда как она сама рассчитывала воздействовать на него, но Попино, по-прежнему погруженный в размышления, казался человеком простоватым, и она приписала его расспросы “вопросительному зуду” вольтеровского судьи. - Родители, - продолжала она, - выдали меня в шестнадцать лет замуж за маркиза д'Эспара, чье имя, состояние, привычки отвечали всем требованиям, какие моя семья предъявляла к моему будущему мужу. Тогда господину д'Эспару было двадцать шесть лет, он был джентльменом в настоящем смысле этого слова; мне нравились его манеры, он казался очень честолюбивым, а я ценю честолюбцев, - прибавила она, взглянув на Растиньяка. |
