Перед своим отъездом Сырцов на всякий случай заглянул в сквер. Витольд Германович швырял палку псу и весело смеялся, когда тот, подхватив ее, в ликовании зависал в воздухе, отталкиваясь от земли всеми четырьмя лапами.

50

Прослушав запись, Смирнов попросил:

– Будь добр, Вадик, повтори.

Опять зажурчало про утечку. Смирнов, улыбаясь, слушал. Когда журчание прекратилось, Сырцов спросил непочтительно:

– Чему радуетесь, Александр Иванович?

– Жизни, Жора, ее многообразию. Ишь, как все складывается! Раньше КПСС приказывала ГБ, а теперь ГБ командует, что ты на это можешь сказать, бывший молодой коммунист?

– Ничего не могу, – честно признался Сырцов.

– Во что в конце концов уперся гражданин с Тверской? – совсем о другом заговорил Смирнов. – Докуда довели?

– До дома, – доложил Сырцов.

– До какого дома? До Дома политпросвещения, Дома пионеров, дома для престарелых, большого дома? До какого дома, Жора?! – ни с того, ни с сего рассвирепел Смирнов.

– До его жилого дома, где он делает бай-бай каждую ночь, – мягко сообщил Сырцов. – Дома, где он, как всякий советский человек, прописан.

– Кто он?

– Ребята занимаются.

– Непозволительно долго занимаются.

– Как умеют, – наконец, обиделся Сырцов.

– Должны уметь хорошо и быстро, – заорал Смирнов.

– Александр Иванович, я вам кассету-дубликат приготовил, – встрял, стараясь снять конфликт, непереносивший скандалов Вадим. – Пригодится?

Смирнов тупо глянул на кассету, поморгал, остывая, взял ее, сунул в карман, поощрительно похлопал Вадима по плечу.

– Пригодится, спасибо тебе. – И Сырцову: – Я домой поехал, вспомнил, что только что говорил о доме, и добавил: – К Спиридонову. Как появятся сведения о гражданине с Тверской и окончательном маршруте коммунистического вождя, немедленно звони. В любое время суток.

– Вот, наверное, Варвара Алексеевна ни нарадуется, что вы у нее поселились, – не сдержался, укусил на прощание Сырцов. Необходимо было ответить наглецу, но ничего остроумного в голову не приходило, и поэтому Смирнов, уходя, отбрехнулся, как жлоб:

– Кто ты такой, чтобы о Варваре разговоры разговаривать?

И поскорее выскочил. В который раз полюбовался на джип и влез в него. Мотор деликатно зарычал, и понеслись.

Еще соблюдая правила уличного движения, Смирнов переулками выбрался на Тверскую. До Сокола нарушать эти правила не позволял сплошной поток, где его джип был молекулой. После Сокола прибавил до допустимого предела, а после Химок – не московского района, с города – позволил себе дорожный беспредел, которого жаждал. На ста пятидесяти промчавшись мимо Зеленограда, он запел любимую:

– Начинаются дни золотые

Воровской беспробудной любви

Ой, вы кони мои вороные,

Черны вороны кони мои!

Летели назад и в прошедшее: деревья, дома, верстовые столбы, крючки, обозначавшие людей, деревни, поселки, города. Джип обгонял тучи и догонял ночь.

За Клином, на мосту над Волгой он опомнился. Сильно смеркалось. Он осторожно спустил джип к воде и ступил на подвижную зыбкую землю. Нашел обязательное на таких спусках бревно, сел на него и стал смотреть на серую воду. Неизвестно как – неощутимо глазом, но явственно неотвратимо мчалась к Астрахани Волга. Смирнов вздохнул и, не засыпая, выпал из бытия. Когда он опять увидел воду, была ночь.

К половине двенадцатого подъехал к косому дому на Вернадского. Просунув палец сквозь решетку, постучал в стекло окна на первом этаже. Отодвинулась занавеска и предъявила недоуменное личико Сырцова, пытавшегося разглядеть произведшего стук.

– Сижу за решеткой в темнице сырой.