– Хочется, – извиняясь, сознался Смирнов. – Ну, как картинка с клиента? Наводит на соображение ума?

– Что-то знакомое, где-то рядом бродит. Помажет по губам и уйдет. Мэн вроде приметный, а как серьезней – просто общеевропейский стандарт.

– Значит, до завтра тебя не теребить, – осознал догадливый Смирнов. Что ж, мы люди не гордые, подождем. Поехали домой?

– Посидим еще самую малость. Просто посидим.

– Когда я от тебя завишу, твои желания для меня закон.

Махов вроде задремал, Смирнов терпеливо молчал. Вдруг Махов распахнул глаза и вразброс поинтересовался:

– Вы на ту лошадку поставили, Александр Иванович?

Смирнов глянул удивленно и неожиданно зашелся в натужном хихиканьи. Махов с каменным лицом ждал, когда закончится припадок смеха. Смирнов вытер слезы, хлюпнул носом и ответил, наконец:

– На ту, Леня.

– На какую же?

– На темную. На себя.

– То есть?

– Я не хочу к кому-либо присоединяться, Леня, только потому, что этот кто-то должен обязательно выиграть. Я думаю сам и действую сам.

– Но к кому-то вы присоединяетесь?

– Присоединяюсь, когда считаю, что их цели во благо нашей стране и моему народу.

– Ишь как высоко!

– Так надо, Леня. Думать высоко и поступать по чести. А иначе на кой черт нужны мои последние годы?

– В свою команду возьмете? – тихо спросил Махов.

– Присоединяешься, значит?

– Нет. Ставлю на темную лошадку. На себя.

…Довез Махова прямо к подъезду, проводил взглядом, облегченно вздохнул и самодовольно решил вслух:

– Обо всем я подумал, все-то я предусмотрел, – и вдруг его посетила мысль, что он – старый маразматик!

В этих чертовых микрорайонах телефоны-автоматы стоят неизвестно где. Нашел, слава Богу: полукабинки стаей стояли у универсама. У первого, конечно, оторвана трубка, у второго заклинен диск. Третий вроде целый. Смирнов снял трубку и облегченно вздохнул: гудок был. Тщательно и осторожно – двушка была одна – набрал номер. Звучали бесконечные длинные гудки. Наконец, абонент снял трубку.

– У меня к тебе серьезное дело, Рома… – начал было он, но на том конце его, видимо темпераментно и матерно перебили. – Знаю. Полвторого… Извини… Извини… Извини… Больше не буду… Перестань орать… Перестал? Ну, тогда слушай меня сюда. Завтра, а точнее сегодня, ты ни свет, ни заря…

Он, стараясь не греметь ключами и скрежетать замком, открыл дверь и войдя в прихожую, прикрыл ее без щелчка. За долгие годы работы в МУРе хоть с дверями научился обращаться.

– Пришел? – спросили из тьмы коридора.

– Пришел, – естественно, подтвердил Смирнов.

– Иди чай пить.

Смирнов – выключатель был под рукой – включил свет на весь коридор. У кухонной двери стоял грустный Спиридонов.

– Ты почему в темноте сидишь? – строго спросил Смирнов.

– Я не в темноте. На кухне довольно светло от уличного фонаря.

– Значит, думаешь в полутьме. О чем думаешь, Алик?

– Ты умойся сначала, а уж потом я тебе скажу, о чем я думаю.

– Он умылся и пришел на кухню. Горел свет и шумел чайник.

– Чай не водка… – заныл отставной полковник. – И вообще, Алька, я сегодня заслужил. Честно.

Спиридонов вздохнул (вставать не хотелось), встал, открыл холодильник, долго, в размышлении смотрел в него. Высмотрел бутылку входящего в моду на Москве "Распутина", непочатую. На ходу с треском свинчивая нетронутую пробку, бережно перенес бутылку на стол. Потом колбаски достал, сырку, полуметровый огурец.