Ему было известно, что восемь дней назад выстрелом из окна близлежащего дома был убит кардинал‑викарий Рима – это преступление американец мог бы сравнить с убийством президента или какой‑то другой чрезвычайно высокопоставленной персоны, – но, как и миллионы других людей, он знал лишь то, о чем рассказывало телевидение и писали газеты. Можно было предположить, вернее, даже сделать логическое заключение о взаимосвязи этого преступления и взрыва автобуса, при котором погиб Дэнни. Особенно если учесть смысл и настроение того сообщения, которое тот надиктовал на автоответчик брата. Как‑никак он был священником и работал в аппарате Ватикана, а убитый кардинал занимал в церкви очень видное место. И полиция, несомненно, пытается понять, имеется ли на самом деле связь между убийцей кардинала и теми, на чьей совести лежит подрыв автобуса. Такой вероятности исключить нельзя. Но почему они решили, что он может что‑то знать об этом?

Видимо, полицейские находятся не в лучшем положении и пытаются ухватиться за любую подвернувшуюся соломинку. Тем более что столь дерзкое преступление свершилось на глазах у многих тысяч присутствовавших на площади и миллионов телезрителей в их городе. А это значит, что каждый шаг расследования находится под самым пристальным наблюдением средств массовой информации и потому получает еще более сильный общественный резонанс, чем это было бы в ином положении. Лучше всего, решил Гарри, смирить свои чувства и постараться самым подробным образом ответить на все вопросы, которые ему будут задавать. Он не знал ровным счетом ничего, кроме того, что сам намеревался сообщить, и полицейские скоро в этом убедятся.

5

– Когда вы стали членом коммунистической партии, мистер Аддисон? – осведомился Роскани, наклонившись вперед и глядя в блокнот, лежавший перед ним на столе.

– Коммунистической партии?

– Да.

– Со всей определенностью заявляю, что не состою в коммунистической партии и никогда в ней не состоял.

– Как давно вступил в нее ваш брат?

– Я не знаю, вступал он в нее или нет.

– Вы отрицаете, что он был коммунистом?

– Я не отрицаю ничего. Но ведь он был священником, а за такое, если я не ошибаюсь, отлучают от церкви.

Гарри не верил своим ушам. Что они несут? Ему больше всего хотелось встать и спросить, откуда могли прийти в их головы такие дурацкие мысли и, вообще, что за чертовщина здесь происходит. Но он этого не сделал, а остался сидеть на стуле, посреди просторного кабинета, стараясь сохранить хладнокровие и дать возможность полицейским поскорее закончить допрос.

Перед ним находились два стола, расположенные под прямым углом один к другому. За одним сидел Роскани; рядом с компьютерным монитором, по экрану которого неторопливо переползали яркие картинки, стояла оправленная в рамку фотография его жены и троих ребятишек. За вторым столом сидела привлекательная женщина с длинными рыжими волосами, с невероятной скоростью вводящая во второй компьютер все вопросы и ответы – как стенографистка в суде. Сухое стаккато отчетливо звучало на фоне гудения видавшего виды кондиционера, расположенного на единственном окне, возле которого с непроницаемым лицом, скрестив руки на груди, стоял, прислонившись к стене, Пио.

– Расскажите о Мигеле Валера, – потребовал Роскани, закурив сигарету.

– Я не знаю такого человека.

– Он был близким другом вашего брата.

– Я мало знаком с друзьями моего брата.

– Он никогда не говорил о Мигеле Валера? – Роскани сделал в своем блокноте какую‑то пометку.

– Мне – не говорил.

– Вы в этом уверены?

– Детектив, мы с братом вовсе не были близки.