|
Придется, правда, пропустить семейный обед: родители Карен жили более чем в часе езды от торонтского аэропорта Пирсон, но он присоединится ко всем за ужином; для этого времени более чем достаточно. – Пусть Родригес довезет тебя до Джексонвилла. Это меньше ста километров, вполне успеешь, – продолжал Ньюболд. – Когда вернешься, мы оплатим тебе дополнительные расходы на билеты. – Это может отчасти примирить меня с Карен. – Она огорчена? – спросил Ньюболд. – Не то слово. – Моя Девайна тоже устраивает мне веселую жизнь, когда я застреваю на работе. Трудно винить их за это, – вздохнул Ньюболд. – Кстати, я позвонил в тюрьму штата. Они обещали пропустить тебя без обычных формальностей, это ускорит твою встречу со Зверем. – Отлично! – Они только попросили, чтобы на подъезде к Рэйфорду ты позвонил лейтенанту Нилу Хэмбрику. Мне дали номер его телефона. – Очень хорошо, лейтенант, еще раз спасибо, – сказал Эйнсли, записав номер. – Счастливо добраться до Торонто… Отключив телефон, Эйнсли отметил про себя, что Ньюболду неизменно удается сохранять прекрасные отношения со своими подчиненными. Как практически все в их отделе, Эйнсли относился с симпатией и уважением к этому полицейскому, у которого за плечами были двадцать четыре года службы. И это при том, что семья Ньюболдов эмигрировала в Штаты с Ямайки всего тридцать лет назад. Лео Ньюболду было тогда пятнадцать. Потом он учился в университете Майами, избрав специальностью криминалистику, а в двадцать два стал полицейским. Благодаря принадлежности к черной расе и реформам восьмидесятых годов Лео Ньюболд быстро получил лейтенанта, но, в отличие от многих других подобных повышений, это не было встречено белыми коллегами в штыки. Все сочли это признанием способностей и трудолюбия Ньюболда, который возглавлял отдел по расследованию убийств полиции Майами вот уже восьмой год. К удивлению Малколма, когда он позвонил, Карен спала, он сообщил свое расписание на завтра и велел ей снова немедленно ложиться, сказав на прощание: – Увидимся завтра часа в четыре. – Поверю, только когда в самом деле увижу тебя, – голос был заспанный, но в нем улавливались нотки нежности. Эйнсли погрузился в размышления, из которых его скоро вывел Хорхе: – Вы все еще католик, сержант? – Прости, что ты сказал? – Вопрос застал его врасплох. Хорхе обогнал очередной длинномерный трейлер, какие часто попадались на шоссе в это время суток, и пояснил: – Вы же были когда то священником, потом ушли… Бот я и интересуюсь, католик вы или уже нет? – Уже нет. – Все равно, как бывший католик, что вы думаете об этой поездке?.. О смертной казни?.. Вот вы едете посмотреть в глаза Зверю, Дойлу, перед тем как его посадят на электрический стул, а сами знаете, что вы самолично довели дело до этого. – Ну и вопросы ты задаешь на ночь глядя! – Хорошо, – пожал плечами Хорхе, – не отвечайте, если не хотите. Я же все понимаю. Эйнсли медлил. Когда в тридцатилетнем возрасте он сложил с себя сан, хотя имел богословское образование, был доктором философии и пять лет приходским священником, он постарался вообще забыть о религии. Как отрезал… Что же до причин, то ими он поделился лишь с самыми близкими людьми, а при остальных не особенно распространялся об этом, не имея желания влиять на чужие убеждения. Однако с течением времени он стал замечать, что готов отвечать на подобные вопросы. – В известном смысле, – сказал он Хорхе, – разница между священниками и полицейскими не так уж велика. |
