— Ты боишься, Попо? — спросила я его.

— Нет, но всё же мне грустно, Майя. Я бы хотел прожить с вами ещё двадцать лет, — ответил он мне.

— Что же будет там, по другую сторону, Попо? Ты думаешь, что и после смерти есть жизнь?

— Это всего лишь возможность, хотя ещё и недоказанная.

—Как и не доказано существование твоей планеты, а вот ты в неё веришь, — парировала я, и он, довольный, засмеялся.

— Ты права, Майя. Ведь глупо же верить лишь в то, что можно доказать.

— А помнишь, когда ты отвёл меня в обсерваторию посмотреть комету, Попо? Той же ночью я увидела Бога. Не было никакой луны — лишь одна чернота неба со множеством бриллиантов, и когда я посмотрела в телескоп, то чётко различила хвост кометы.

— Сухой лёд, аммиак, метан, железо, магний и…

— Это лишь фата невесты, а за нею Бог, — уверяла я его.

— И какова она на вид? — спросил он меня.

— Она напоминает светящуюся паутину, Попо. Всё, существующее в мире, связано между собой нитями этой паутины. Я не могу тебе этого объяснить. Вот когда умрёшь, отправишься путешествовать наподобие этой кометы, а я последую сзади на выросшем у тебя хвосте.

— Мы станем всего лишь звёздной пылью.

— Ай, Попо!

— Не плачь, деточка, так ты и меня заставляешь плакать, а чуть погодя начнёт плакать и твоя Нини, и, значит, мы не утешимся никогда-никогда.

В свои последние дни он мог проглотить лишь несколько чайных ложек йогурта да выпить несколько глотков воды.Дедушка практически не говорили не жаловался, лишь часами пребывал в каком-то полусне под действием морфия, вцепившись либо в мою руку, либо в руку своей супруги. Моя Нини всё рассказывала ему истории до самой кончины, когда он уже ничего не понимал, однако сам ритм её голоса, казалось, убаюкивалего. Она говорила о двух влюблённых, перевоплощавшихся в разных эпохах, переживших различные приключения, умерших и вновь встретившихся уже в других жизнях, что никогда не разлучались.

Я шептала молитвы собственного сочинения на кухне, в ванной комнате, на башне, в саду— да в любом месте, где только могла спрятаться, и молила Бога, кем был для меня Майк О’Келли, нам посочувствовать, хотя тот ходил безучастным ко всему и словно бы немым. Я покрылась волдырями, у меня начали выпадать волосы, я кусала себе ногти до самой крови. Моей Нини даже пришлось обернуть мои пальцы скотчем, и она заставляла меня спать в перчатках. Я просто не могла себе представить дальнейшей жизни без деда, как и оказалась неспособной вынести его медленную агонию, и, в конце концов, сама стала молиться о том, чтобы он уже скорее умер, а, значит, и перестал страдать. Стоило дедушке лишь попросить, я бы дала ему больше морфия и, тем самым, помогла бы умереть — это, безусловно, было бы легче, однако он так не поступил.

Я спала одетой на диване в гостиной, не закрывая полностью глаз, постоянно начеку, отчего раньше всех и угадала время, когда пришла пора прощаться. Я побежала разбудить Нини, принявшую небольшую дозу снотворного, чтобы немного отдохнуть, и позвонила по телефонупапе и Сьюзен, которые приехали уже через десять минут.

Моя бабушка в ночной рубашке проникла в кровать к мужу и положила голову к нему на грудь так, как они всегда и спали. Стоя по другую сторону кровати моего Попо, я тоже склонилась к его груди, прежде бывшей такой сильной и широкой, что места на ней хватило бы на двоих, но та уже едва вздымалась.Дыхание моего Попо стало едва различимым, и в течение показавшихся долгими мгновений мы думали, что вот оно и остановилось навсегда, хотя чуть погодя дедушка внезапно открыл глаза, обвёл взглядом моего папу и Сьюзен, стоявших рядом и бесшумно плакавших, с усилием поднял свою огромную руку и возложил её на мою голову.