– Мне и на моем хорошо, – резко оборвал его Кастет, мимоходом подумав, что его собственные перспективы выглядят ничуть не более радужно, чем перспективы лежавшего в углу и медленно остывавшего изуродованного, кровавого, испачканного землей и собственным калом куска мертвого мяса, еще минуту назад бывшего человеком. – Уберите эту падаль!

Старательно сохраняя на тупых мускулистых мордах индифферентное, отсутствующее выражение, быки принялись за работу. Кастет не стал на это смотреть. Он повернулся спиной и пошел прочь из подвала, слыша, как позади шуршит разворачиваемая полиэтиленовая пленка. Под каблуком у него что-то хрустнуло; опустив глаза, он увидел раздавленные очки с мощными линзами, и его снова передернуло.

Проклятый очкарик умер, так ничего и не сказав. Кастет понимал, что это произошло не из-за какого-то там героизма, а просто потому, что сказать очкарику было нечего: похоже, он действительно ничего не знал. Пожалуй, брать его из офиса и привозить сюда тоже не стоило; это была просто попытка преодолеть препятствие с наскока, нахрапом; по большому счету, то была очередная ошибка в длинном ряду других ошибок, совершенных ими всеми с начала этого несчастливого года.

«Год Обезьяны, – думал Кастет, медленно поднимаясь из подвала по стертым, заваленным каким-то почерневшим, гниющим мусором кирпичным ступенькам. – Пропади он пропадом! Недаром перед его наступлением нас пугали гримасами, которые корчит обезьяна... Чертова макака! Поймать бы ее – яйца бы ей оторвал своими руками, не побрезговал бы...»

Он закурил трясущимися руками и вышел во двор. Заваленная хламом территория заброшенного кирпичного завода была пуста и безлюдна; из открытых ворот соседнего цеха выглядывала запыленная корма джипа. Небо хмурилось, собирался дождь. Кастет стоял под серым небом на заваленной грудами битого кирпича и ржавеющего металлолома, поросшей чахлым бурьяном глинистой земле, курил и пытался придумать, как быть дальше.

Позади заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами кирпичная крошка. Кастет обернулся и увидел одного из своих быков. Бык подошел к нему и отдал пистолет, протянув его рукояткой вперед.

– Твой «глок», Сергеич, – сказал он.

– Ты что, совсем баран?! – набросился на него Кастет. – Что ты мне суешь? В задницу себе засунь! Под статью меня хочешь подвести? Убери вместе с падалью!

Бык опустил пистолет в просторный карман пиджака. Он мялся, медля уходить, и Кастет понял, что у него на уме, раньше, чем бык открыл рот.

– Дрянь дело, Сергеич, – сказал бык. – Толпа свидетелей. Все видели, как мы его со студии увозили.

– Знаю, – отрывисто бросил Кастет. – Потеряться вам надо. Заканчивайте с этим и делайте ноги. Алиби вам пацаны обеспечат, я позвоню.

– Насчет алиби мы и сами подсуетимся, – сказал бык. – Да нас и не вычислят. А сам-то ты как?

– Не знаю, – не подумав, брякнул Кастет и тут же поправился: – Не твоя забота. Разберусь как-нибудь. Заканчивайте здесь, а у меня дела.

Он отвернулся и пошел к машине, чувствуя лопатками взгляд быка и понимая, что скорее всего больше никогда не увидит этого человека. Прощаться со своими людьми, конечно, следовало не так, и уйти, раз уж пришлось, нужно было как-то иначе, более красиво и достойно, однако у Кастета сейчас не было ни времени, ни сил отвлекаться на подобные мелочи. Потом его осенило. Он остановился, подозвал быка и сказал ему:

– Вот что, сменим расклад. Несите эту падаль наверх, сажайте в мою машину. Волыну мою ему дайте, она на меня зарегистрирована. Тачку популять и сжечь к чертовой матери.

– Типа это ты? – с сомнением переспросил бык. – Так, Сергеич, разве ж можно перепутать?

– А много ты в горелой падали разберешь, я это или не я? – возразил Кастет.