|
Именно гибель Хамила во время сильного шторма неподалеку от побережья Сардинии вынудила его вернуться домой, чтобы занять место брата. Старшая жена Хамила, Лелла, носила его ребенка, и Камал намеревался сделать все, чтобы малыш не забыл отца, могучего правителя, мужественного, сильного человека. – Повелитель. Камал обернулся, услышав тихий голос Хасана аги, своего визиря. – Пора? – Скоро, повелитель. Сегодня вам предстоит вынести всего четыре приговора. – Хасан помедлил, небрежно теребя рукав халата из мягкой белой шерсти. – Один богатый торговец пряностями пожелал выразить вам свое почтение с помощью золотых пиастров. – И даже не попытался сделать это исподтишка? – Нет, повелитель. – Покажи его мне, чтобы я мог получше рассмотреть человека, считающего, будто правосудие можно купить. – Да, повелитель. – Улыбнувшись, Хасан уже шагнул было прочь, но тут же озабоченно нахмурился. – Ваша иочтенная матушка желает поговорить с вами, повелитель. Поклонившись, он отошел, оставив Камала готовиться к появлению в большом зале, предназначенном для приема посетителей. Прежде чем обернуться к матери, он одернул рубашку с широкими рукавами и кожаную безрукавку и поправил широкой пояс из мягкого красного сафьяна. – Матушка! – Да, сын мой. Он послушно запечатлел поцелуй на нарумяненной щеке и легко перешел на итальянский: – Вы здоровы? – Да. Я слышала, как этот глупец Хасан рассказывал, что торговец пытался тебя подкупить. – Хасан глупец? – переспросил Камал с напускным равнодушием. По возвращении в Оран он быстро понял, что мать ревнует к каждому, кто мог оказать на него влияние. Столь неукротимые собственнические инстинкты не переставали изумлять его, поскольку она знала сына так же мало, как тот – ее. Джованна Джиусти, когда то генуэзская аристократка, а сейчас мать бея Оранского, пожала худыми плечами. – Он мог просто принять бакшиш и пополнить казну, сын мой. Тебе не было нужды ни о чем знать, и если ты вынесешь приговор не в пользу торговца, тот не посмеет протестовать. В конце концов в его жилах течет еврейская кровь! Такие, как он, недостойны внимания повелителя! – Но это вряд ли можно назвать правосудием, мадам. И если я не стану выносить честных приговоров, к кому обращаться несчастным людям? Джованна снова пожала плечами, на этот раз нетерпеливо. – Вздор! На мгновение Камал ощутил себя истинным мусульманином, считавшим, что женщина не имеет понятия ни о чести, ни о чувстве долга. Он молча уставился на мать, все еще замечательно красивую женщину, чьи прелесть и очарование привлекли когда то взор старого распутника Хаар эль Дина. Маленькая, стройная, с черными как смоль, вероятно, крашеными волосами, в которых не проглядывало серебра, она казалась неотразимой. Но, несмотря на все притирания, на лице виднелись глубокие морщины, оставленные годами ненависти и горечи. Став беем, он дал ей некоторую власть, по крайней мере над женщинами, пока не обнаружил, что мать поместила вдову Хамила Леллу в маленькую душную комнату, годившуюся только для рабыни. Когда Камал возмутился, Джованна изумленно подняла тонкие черные брови: – Лелла – ничтожество, сын мой, и думаю, всего лучше будет ее продать, пока не станет заметен живот. – Господи, мама, эта женщина – мать ребенка Хамила! Ее сын будет моим племянником и наследником, пока я не женюсь и не обзаведусь собственными детьми! – Наследником?! Только тогда Камал неожиданно понял, какой угрозой считает мать Леллу и ее нерожденного сына. |
