|
— Ты бы видел, как они стояли на дороге, — продолжал он уже спокойнее, — а потом Бардит выстрелил в Майка. Он убил его, словно какого?нибудь паразита в углу чулана. — Да, — медленно произнес Хостеттер, — мы могли бы забрать тебя раньше, если бы ты не пошел к Далинскому. — Неужели вы не могли помочь ему? — Как? У нас нет армии, а если бы она и была, все равно никакого толку. Жизнь этих людей, их мировоззрение может изменить только некая всемогущая сверхъестественная сила. Наши же силы невелики, ты видел их вчера, да к большему мы и не стремимся. — Майк умер ни за что, так ничего и не сделав. — Не думаю, — возразил Хостеттер, — но чтобы победить, понадобится не один Далинский, а много, много таких, как он. — И Бардитов тоже. — Да. Однажды все изменится к лучшему. — Этого придется ждать слишком долго. — И тем не менее, будет так. А затем всех Далинских объявят великомученниками, павшими за идею. Знаешь, Лен, эти люди, так ожесточенно отстаивающие свои убеждения, в чем?то правы. Они довольны и по?своему счастливы. Никто из нас не в праве приказывать им перевернуть жизнь вверх дном. — И поэтому ты стоял в стороне? Раздражение послышалось в голосе Хостеттера: — Мне кажется, что ты до сих пор не уяснил: ведь мы не завоеватели. Мы можем только защищаться, не пытаясь перекроить всю страну, тем более, что она сопротивляется. — Как ты можешь говорить, что они правы? Эти невежественные болваны, подобные Бардиту, и двуличные ничтожества, подобные судье. — Они честные люди, Лен. Да, они по?своему честны. И тот, и другой благородно отстаивали сегодня утром свои позиции. Они искренне убеждены в своей правоте. Со времен сотворения мира никто — ни ребенок, укравший леденец, ни диктатор, истребляющий свой народ, — не совершил ни одного поступка, не будучи полностью уверенным в своей правоте и справедливости содеянного. Твой порыв называется рационалистическим, подобные вещи вредили человечеству больше, чем все пороки, вместе взятые. — Может быть, Бардит — с этим я готов согласиться. Но только не судья. Он прекрасно разбирается в ситуации. — Да в том?то и дело, что не всегда. Прозрение приходит поздно, иногда слишком поздно. Подумай сам, Лен: убегая из дома, ты в чем?нибудь сомневался? Говорил ли ты себе: “Я собираюсь ступить на стезю Дьявола и сделать родителей несчастными?” Лен опустил глаза и долго молча смотрел на воду. Наконец он сказал: — Как они там? Здоровы? — Я слышал, что у них все хорошо. — А бабушка? — Умерла год назад, в декабре. — Да, она была очень старой. Странное чувство охватило Лена при мысли о бабушке, словно безвозвратно ушла частичка его самого. И вдруг он с болезненной ясностью увидел ее, залитую солнечным светом на ступеньке их дома, не сводящую глаз с полыхающих осенним пламенем деревьев, услышал ее слова о красном платье, которое она носила много лет назад, когда мир был другим. — Отцу никогда не удавалось заставить ее молчать. Хостеттер молча кивнул: — И моя бабушка была точно такой же. Вновь молчание. Лен сидел, глядя на воду, прошлое тяжким грузом навалилось на него, и он уже не хотел в Барторстаун. Ему хотелось домой. — У твоего брата все прекрасно, и уже двое детишек, — сказал Хостеттер. — Я рад. — Пайперс Ран совсем не изменился. — Нет, я уверен, что это не так. О, замолчи! Хостеттер улыбнулся: — У меня есть преимущество: я возвращаюсь домой. — Значит, ты все?таки не из Пенсильвании. |
