— Вы! Вы взяли мои деньги?

— Да придите же в себя… хоть перед концом.

Алеша опять полуприкрыл воспаленные глаза, заявил задумчиво:

— Оскотинились мы все, а? В божнице доллары…

— Не обобщайте. Опасные обобщения искажают действительность.

— Можно подумать, вы не участвуете в погоне за теми же долларами.

— Не участвую.

— Неподкупный ангел, да?

— Отнюдь. Но не убийца.

— Это сначала страшно, а потом…

— Вам страшно, Алексей Васильевич.

— Было. Когда я над Москвой-рекой стоял у парапета… Москва та же, река та же, а я другой. И еще момент: елка… и как Даша мелькнула. Неужели я хотел ее испугать этим самым «дракончиком»?..

— А потом? Потом как вы ее вызвали?

Алеша не сводил маниакального взора со свечки.

— Меня наш дом как магнитом притягивал. Почему-то каждый день я должен был… Вы скажете: доллары. Да, это свобода! С ними я бы залег в такую глушь… не американскую, черт с ней, слишком хлопотно… в нашу родимую. Никто б не отыскал. Но ведь не только деньги, сокровище. Там на Смоляной я как будто встречался… нет, становился прежним. На минутку. Но это давало силы жить.

— Да уж, жить с трупом в подвале… Вы боялись возвращаться в дом с дракончиком.

— Пожалуй. Одному жутковато. Я просто так стоял во дворе под фонарем. Вдруг — в окне ее лицо. Знаете, у нас там на кухне цветы…

— Знаю.

— В общем — Даша. И смотрит. Я снял парик с головы, как шляпу, и поклонился. Шутовская выходка, согласен…

— Да просто вам страшно одному.

И это было. Вдруг — какие-то тени в окне, думаю, тот пижон-гангстер, вы то есть. Спрятался за створку ворот. Тут вскоре и она выходит. В шубке своей, на меня смотрит как на выходца из могилы. И молчит.

— Вы опять ее сорвали в немой шок, как на Рождество!

— Да? Я не знал. Я думал: от ужаса молчит, точнее — от ужасного презрения. Стал просить о милости: поехали со мной, будем вдвоем жить, в тайном месте, тихом, темном, никто не узнает, а деньги я достану. Или за границу: паспорта есть, на сестру ты похожа, я тебя так загримирую… Ты же меня любишь, и я тебя люблю… Она попятилась, пошла назад к подъезду, к вам. Я бросился следом и говорю: ты все узнаешь, я не так виноват, как ты думаешь.

— И она поверила? — вырвалось у Валентина.

— Она пошла со мной.

— Зачем вы так кощунственно соврали?

— Я так чувствовал. И чувствую. Да, я себе позволил… но как бы и не я, а какая-то сила извне распоряжается.

— Это расщепление личности.

— Сейчас я покажу вам расщепление!

— Сначала договорите. Вам же необходимо хоть кому-то все рассказать.

— А, ну да. Иначе этот дракончик изнутри меня разорвет. Я по дороге все спрашивал: ну почему ты молчишь? Нет ответа! Приехали. И я ничего не смог рассказать.

— Почему?

— Как будто ее молчание отняло у меня голос. Мистика. Это странно, я согласен… выражаясь по-старинному: кто-то замкнул мои уста.

— Вы ее заперли, не отпускали?

— Нет! Клянусь. Она как села в ваше кресло, так и продолжала сидеть — совершенно бесчувственно, окаменело. Не знаю, сколько времени прошло, рассвет был, где-то солнце было, но портьеры плотные. Она как мертвая, как Марина… Они похожи, не замечали?.. Может, и правда сама умерла? Ну, я не выдержал и выстрелил. Это помню, а больше… Нет, помню, как на станцию бежал.