Я прервала поток Жанниных, слов:

– Мы же уже возле проходной…

– Ну и что? – спросила Жанна.

– Старик тебя ждет, ты же обещала адрес дяди…

– Пусть ждет, – сказала Жанна.

Мы приблизились к старику. Жанна сразу же затараторила, не давая ему выговорить ни слова:

– Я только что звонила дяде. Оказывается, он сам заболел, у него грипп с ангиной, и он никого не может принять…

– Жаль, – сказал старик, помрачнев, – а я так рассчитывал…

– Я тоже, – сказала Жанна. – Но ничего, подождем, пока он поправится, тогда я все сразу устрою…

– А он будет ждать, – сказала я Жанне, когда мы вышли из проходной.

– Я что нибудь придумаю.

– Так нехорошо, я бы не могла так…

– Почему ты бы не могла так? – спросила Жанна.

– Мне жаль его. Он же болеет и надеется, что твои знаменитый дядя его вылечит…

– Мне тоже жаль его, – призналась Жанна.

Несколько шагов мы шли молча. Потом она сказала:

– Давай покажем его твоему папе.

– Моему папе? Он же терапевт, а не хирург и не невропатолог.

– Ничего, он тоже поймет, как надо лечить радикулит. Все врачи понимают такие вещи.

Я покачала головой.

– Что? Чем ты еще недовольна?

– Выдумщица ты, Жанна, просто ужас. Сама заварила кашу, а мне расхлебывай…

– Не тебе, а твоему папе, – резонно заметила Жанна. – А твой папа – он же очень хороший доктор, он же весь наш дом лечит…

Я не стала возражать… Мой папа был человек безотказный, в самом деле соглашался лечить каждого, кто к нему обращался. И, в сущности, наверняка понимал не хуже самых прославленных профессоров, как следует лечить радикулит.

* * *

На моем письменном столе стоит глиняный лев с зелеными глазами, подаренный некогда Жанной.

Сколько лет прошло с той поры, сколько воды утекло, и как много людей бесследно исчезло из моей жизни.

А вот глиняная, непрочная безделушка оказалась самой что ни на есть прочной. Правда, от старости лев стал темно коричневым, почти шоколадным, и львиная грива утратила свой неправдоподобно розовый цвет.

Когда то мне казалась странной эта ненатурально розовая грива. А теперь, став значительно старше, я поняла: такую гриву мог придумать только настоящий художник. Ведь у подлинного художника иное видение, чем у нас, обыкновенных людей. Для него и снег бывает не белым, а голубым, даже сиреневым, и листья ему порой кажутся синими…

Своего льва художник представил себе, наверное, одиноко стоящим где то на берегу тропического озера, в глубине джунглей.

Медленно всплывает солнце, еще нежаркое, но уже набирающее силу. И лев, обливаемый первыми солнечными лучами, кажется оранжевым, и глаза у него пронзительно зеленые, потому что в них отражены лианы, обвивающие деревья, а царственная грива розовеет на солнце. И я понимаю теперь: розовая грива – это правда, самая доподлинная.

Я сижу за столом, работаю, а лев глядит на меня своими вылинявшими, некогда зелеными глазами.

Прошли годы. Когда то он глядел на меня, длинноногую, тощую девчонку с жесткими косичками. И теперь все еще продолжает глядеть, может быть, думает: «Как же ты, милая, изменилась!»

А может быть, ничего не думает, ведь неодушевленным предметам этого не дано.

Впрочем, возможно, я ошибаюсь?

Рядом со львом стоит телефонный аппарат. Рука моя тянется к трубке, но я насильно удерживаю себя.