– Все не съем, надо Наташе оставить.

– Нет уж, пожалуйста, Наташу я тебе травить не дам. Сам травись, если хочешь, а ее оставь в покое…

Ирмик никогда не пытается спорить с Жанной. Она для него – высший авторитет. Потому он охотно, даже с радостью готов взвалить на свои худые плечи все тяготы быта, лишь бы облегчить ей жизнь.

Помню, когда Жанна приехала из роддома, он с первого же дня сказал ей:

– Ты ложись к стенке.

– Почему к стенке? – спросила Жанна.

– Мне так удобнее.

И в самом деле, ему удобнее было лежать с краю, потому что ночью он, а не Жанна, то и дело вставал к Наташе. Приходя с работы, он купал Наташу, менял пеленки, а когда Наташа болела и подолгу не хотела засыпать, брал ее на руки, ходил из угла в угол, укачивая, пока она не засыпала.

Наташа росла очень шустрой, Ирмик боялся, чтобы она как нибудь ненароком не вывалилась из кроватки, и придумал привязывать Наташину ногу подгузником к спинке кровати.

Наташа ненадолго затихала, потом, когда подгузник развязывался, начинала снова орать.

Жанна безмятежно приказывала:

– Наверно, все развязалось, Ирмик, привяжи снова…

Ирмик снова привязывал, а позднее смотрел на часы, озабоченно спрашивая:

– Жанночка, уже время купать, ты не находишь?

– Нахожу, – отвечала Жанна.

Он шел в ванную, купал Наташу, затем укладывал ее, розовую и распаренную, в постель и сидел возле, потому что Наташа не любила оставаться одна.

Потом, подождав, пока она заснет, говорил:

– Теперь посижу с вами…

Но порой не проходило и пяти минут, как Наташа просыпалась и начинала истошно кричать, у нее был удивительно громкий, пронзительный голос.

Ирмик мигом срывался, бежал к Наташе. А утром вставал раньше Жанны, шел в молочную кухню, покупал молоко, творог для Наташи и заодно продукты для дома. И ехал на работу, в свой институт имени Склифосовского. А приходя домой, опять принимался за домашние дела. И никогда ни одной жалобы, ни малейшего недовольства.

Можно ли желать лучшего мужа?

Но Жанна умеет выискать причины для самых различных придирок. И подчас неумолимо точит его, упрекая в несуществующих грехах, а он выслушивает все необоснованные обвинения с улыбкой, никогда не пытаясь возражать или спорить с Жанной.

Она долго не выходила замуж. Разумеется, случались встречи, как не случаться, но все это так, ерунда, ничего серьезного, как выражалась Жаннина мама, струна в тумане.

– Словно струна прозвенит в тумане, – говорила она. – И опять пшик, сплошной туман…

Жанне нравились мужчины умные и красивые.

Но требования Жанны намного обгоняли ее возможности. Красивые и умные мужчины не часто попадались ей, если же были, то не оказывали должного внимания, и тогда с годами она стала постепенно снижать свои запросы.

Большей частью к ее берегу приплывали женатые.

И все, как один, сперва ходят, потом начинают ходить все реже, потом и вовсе скрываются напрочь.

И Жанна, устав от частых неудач, признавалась мне!

– Понимаешь, все как то нескладно. Посидит немного, украдкой глядит на часы, после бежит с поднятым воротником, чтобы никто не узнал, а я остаюсь одна. И в воскресенье одна, и в праздники одна.

В конце концов она решилась:

– Я уже ни на что не надеюсь, – сказала однажды. – Пусть все идет, как идет.

Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Как то зимой Жанна сломала ногу, и ее отправили в институт имени Склифосовского. И там она попала в руки хирурга, который, по ее словам, не понравился ей с первого взгляда.

А Ирмик признался позднее: сразу же влюбился в Жанну, как только увидел ее.

Но она не верила. И когда сестры говорили, что Иринарх Сергеевич «влип», отмахивалась с досадой:

– Это все несерьезно…

Она уже поправлялась, начала ходить сперва на костылях, потом с палочкой, и ее выписали домой Однажды к ней нежданно негаданно заявился Иринарх Сергеевич.