– Ты носишь контактные линзы?

Мне столько раз задавали этот вопрос, что я даже перестал поражаться, какое надо иметь нахальство, чтобы его задать.

– Нет.

– У меня сейчас жестокий творческий кризис. Я с удовольствием бы нарисовала с тебя небольшой этюд. – Она застенчиво засмеялась. – Вот почему я так жадно разглядывала тебя в гостиной. Мне просто подумалось, что с тебя с твоими глазами и черными волосами можно написать потрясающий этюд. Ты напоминаешь мне волков из нашего леса. Грейс тебе про них не рассказывала?

Я весь подобрался. Ее любопытство показалось мне подозрительным, как будто она пыталась что‑то вынюхать, особенно после того, как ту же тему затронула Оливия. Первым побуждением моего волчьего «я» было метнуться прочь. Промчаться по лестнице, распахнуть дверь и раствориться в лесной чаще. Не сразу у меня получилось подавить желание бежать и убедить себя, что она не может ничего знать и я сам приписал ее словам смысл, которого она в них не вкладывала. Еще дольше до меня доходило, что я слишком долго стою столбом и ничего не говорю.

– Ох... я не хотела поставить тебя в неловкое положение, – сбивчиво принялась извиняться она. – Ты не обязан мне позировать. Многие стесняются, я знаю. А ты, наверное, уже хочешь вернуться к Грейс.

Я почувствовал себя обязанным как‑то загладить свою невежливость.

– Нет‑нет... ничего страшного. То есть да, я немного стесняюсь. А можно, я буду что‑то делать, пока вы будете меня рисовать? Ну, чтобы не сидеть сложа руки и не смотреть в пустоту.

Она в самом буквальном смысле подбежала к мольберту.

– Да! Ну конечно! Может, сыграешь на гитаре? Ох, как же здорово. Спасибо тебе большое. Садись вот сюда, под лампу.

Я пошел за гитарой, а она принялась метаться по студии: принесла мне стул, настроила освещение и задрапировала стену желтой тканью, так что на половине лица у меня заиграли золотистые отблески.

– Я должен сидеть неподвижно?

Она махнула в мою сторону кистью, как будто это могло дать мне ответ на мой вопрос, потом прикрепила к мольберту новый холст и выдавила на палитру черную краску из тюбика.

– Нет‑нет, просто играй.

Я настроил гитару и принялся перебирать струны, вполголоса напевая под музыку и вспоминая, как сидел на диване у Бека и пел песни для стаи, а Пол подыгрывал мне на своей гитаре, и наши голоса сплетались в единой мелодии. Время от времени до меня доносилось то царапанье шпателя о палитру, то шуршание кисти о холст, и я задавался вопросом, что она делает с моим лицом, пока я не обращаю на нее внимания.

– Я слышу, ты что‑то мурлычешь себе под нос, – сказала она. – Ты умеешь петь?

Я утвердительно буркнул, не прекращая лениво перебирать струны.

Она ни на миг не прекратила работать кистью.

– Это твои песни?

– Угу.

– А есть какая‑нибудь про Грейс?

Я сочинил тысячу песен про Грейс.

– Да.

– Я хотела бы ее послушать.

Я не перестал перебирать струны, просто заиграл в мажорной тональности и впервые за год запел в полный голос. Это была самая радостная мелодия из всех, что я сочинил, и самая безыскусная.

Я влюбился в нее летом, в мою прекрасную летнюю девушку.

Она соткана из жаркого лета, моя прекрасная летняя девушка.

Я мечтаю быть с ней и зимой, с моей прекрасной летней девушкой.

Но во мне слишком мало тепла для моей прекрасной летней девушки.

Жарким летом я смеюсь, словно дитя, а она улыбается.

Лето – время, когда мы живем. Ах, как быстро оно кончается!

В ее ладонях все – и жар, и ветер, и дождь, который еще не пролился.

Я был бы счастлив, если бы наш летний день вечно длился.