Я был бы счастлив, если бы наш летний день вечно длился.

Она посмотрела на меня.

– Даже не знаю, что сказать. – Она протянула ко мне руку. – Просто мурашки по коже.

Я отложил гитару, очень осторожно, чтобы не зазвенели струны. Мне вдруг стало остро жаль времени, бесценных секунд, которые и без того были у меня наперечет, проведенных не рядом с Грейс.

И тут внизу раздался оглушительный грохот. Он был настолько громким и чужеродным, что мы с матерью Грейс какое‑то время недоуменно смотрели друг на друга, как будто не могли поверить, что в самом деле слышали этот звук.

Потом раздался крик.

Следом за ним я услышал рык и выскочил из комнаты, не слушая ничего больше.

Глава 36

Сэм

49 °F

Мне вспомнилось выражение лица Шелби, когда она как‑то раз спросила меня:

– Хочешь посмотреть на мои шрамы?

– Какие шрамы? – спросил я.

– От волчьих зубов. Когда на меня напали.

– Нет.

Она все равно мне их показала. На животе у нее бугрился уродливый рубец, исчезавший под лифчиком.

– После того как меня искусали, на животе места живого не было.

Я не желал ничего об этом знать.

Шелби не стала опускать рубаху.

– Наверное, когда мы кого‑то убиваем, это ужасно больно. Это, наверное, самая чудовищная смерть.

Глава 37

Сэм

42 °F

Буря ощущений охватила меня, едва я ворвался в гостиную. От пронизывающе холодного воздуха защипало глаза и судорогой свело живот. Я мгновенно отметил развороченную дыру, зияющую в двери на террасу; острые куски стекла угрожающе торчали из рамы, весь пол был усеян мелкими осколками в розоватых разводах, поблескивавшими под ногами.

Посреди комнаты валялся перевернутый стул. Казалось, кто‑то разбрызгал по полу красную краску и прихотливо размазал ее по пути от двери до кухни. Потом я почуял запах Шелби. На миг я застыл на месте, помертвев от отсутствия Грейс, леденящего холода и резкого запаха крови и влажной шерсти.

– Сэм!

Это была Грейс, больше некому, вот только голос у нее был странный, как будто чужой, словно кто‑то пытался ею притвориться. Оскальзываясь на окровавленном полу, я пробрался ко входу в кухню и застыл на пороге, ухватившись за ручку.

Зрелище, представшее моим глазам в веселом свете кухонной лампы, показалось мне какой‑то чудовищной фантасмагорией. Кровавый след на полу вел в глубь кухни, где, припертая дрожащей от возбуждения Шелби к шкафчикам, стояла Грейс. Она отбивалась руками и ногами, но Шелби была массивней, и от нее исходил острый запах адреналина. Она резким рывком переместилась, и в глазах Грейс, честных и широко распахнутых, мелькнула боль. Мне уже приходилось видеть такую картину.

Я больше не чувствовал холода. На плите стояла чугунная сковорода; я схватил ее, и рука у меня заныла от тяжести. Я боялся задеть Грейс и потому с размаху опустил сковороду на крестец Шелби.

Она огрызнулась и лишь крепче сцепила зубы. Не нужно было разговаривать на одном языке, чтобы понять, что значил ее рык. «Не приближайся». Перед глазами у меня промелькнула картинка, отчетливая, яркая, подробная: распростертая на кухонном полу Грейс, бьющаяся в агонии под пристальным взглядом Шелби. Это внедренное в мой мозг извне видение парализовало меня; наверное, так чувствовала себя Грейс, когда я поделился с ней картиной золотого леса. Оно походило на пронзительное воспоминание – воспоминание о Грейс, судорожно борющейся за каждый вздох.

Я отшвырнул сковороду и бросился на Шелби.

Схватив ее за морду, я нащупал челюсти, сжимавшие локоть Грейс, просунул пальцы внутрь и всадил кулак ей в глотку. Шелби захрипела и ослабила хватку, и я ногами оттолкнулся от шкафчиков и оторвал ее от Грейс.