Мама обхватила себя руками.

– Хотя если бы его там не было...

– Ну да, я бы погибла, и все такое прочее. Но он там был. Почему все вокруг распсиховались куда больше меня?

Отметины, которые оставили на моей руке зубы Шелби, большей частью успели уже превратиться в уродливые ссадины, хотя на мне все заживало далеко не так быстро, как на Сэме, когда его подстрелили.

– Потому что ты лишена инстинкта самосохранения, Грейс. Ты прешь вперед, как танк, воображая, будто ничто на свете не может тебя остановить, пока не столкнешься с танком побольше. Ты уверена, что тебе нужно встречаться с человеком, у которого такое прошлое? – Маме, похоже, по душе пришлась ее собственная теория. – У него может случиться нервный срыв. Я читала, что они могут начаться в двадцать восемь лет. Он может быть почти нормальным, а потом внезапно слететь с катушек. Ты же знаешь, я никогда раньше не указывала тебе, как жить. Но что, если... если я попрошу тебя не встречаться с ним?

Такого я не ожидала.

– Я отвечу, что, поскольку до сих пор ты не слишком часто проявляла обо мне материнскую заботу, никакого права распоряжаться моей жизнью сейчас у тебя нет. Мы с Сэмом вместе. Это не обсуждается.

Мама вскинула руки над головой, как будто пыталась помешать танку‑Грейс переехать ее гусеницами.

– Ладно. Как хочешь. Только будь осторожна, хорошо? Бог с ним. Пойду поищу чего‑нибудь попить.

На этом ее родительский порыв иссяк. Она изобразила материнскую заботу: привезла нас в больницу, понаблюдала, как медсестра обрабатывает мои раны, и попыталась отговорить меня встречаться с психом – и упорхнула. Моей жизни определенно ничто не угрожало, так что она могла быть свободна.

Несколько минут спустя дверь со щелчком отворилась, и к моей постели подошел Сэм, бледный и усталый в зеленоватом больничном освещении. Бледный, но в человеческом обличье.

– Что они с тобой делали? – поинтересовалась я.

Губы его искривились в безрадостной улыбке.

– Наложили повязку на рану, которая с того момента уже успела затянуться. Как ты все ей объяснила?

Он покрутил головой в поисках мамы.

– Рассказала о твоих родителях и сказала, что это у тебя из‑за психотравмы. Она поверила. Это хорошо. Ты как? Тебе... – Я сама не очень понимала, какой вопрос хочу задать. – Папа сказал, что она умерла. Шелби. Наверное, на ней раны не заживают так, как на тебе. Все случилось слишком быстро.

Сэм положил руки мне на плечи и поцеловал меня, потом уткнулся лбом мне в лоб, так что мы уперлись взглядами друг в друга и мне стало казаться, что у него всего один глаз.

– Я отправлюсь в ад.

– Что?

Он заморгал своим единственным глазом.

– Мне следовало бы переживать из‑за ее смерти.

Я отстранилась, чтобы взглянуть на выражение его лица; оно было странно опустошенным. Я не знала, что на это сказать, но Сэм избавил меня от такой необходимости, взяв меня за руки и крепко сжав их.

– Я понимаю, что должен быть расстроен. Но чувствую только облегчение, что сумел увернуться от этого снаряда. Я не превратился в волка, ты цела, а с ее смертью у меня просто одной заботой стало меньше. У меня такое чувство... как будто я пьян.

– Моя мамочка считает, что ты подпорченный товарец, – сообщила я ему.

Сэм поцеловал меня еще раз, на миг закрыл глаза, потом поцеловал меня в третий раз, совсем легонько.

– Так и есть. Ты хочешь дать деру?

Я не поняла, имеет он в виду дать деру от него или из больницы.

– Мистер Рот? – На пороге возникла сестра. – Вы можете остаться в палате, но вам придется присесть, чтобы мы могли кое‑что сделать.